Как Абэ-но Сэймей остался без учителя

[mystical-edo]

И без трагедьи не обошлось... пока стоп))

Под катом странная, почти философская история про учеников, которые превосходят учителей

Весна двадцать седьмого года жизни Абэ-но Сэймея была солнечна и наполнена ароматом цветов.
Самый воздух казался густым и немного терпким, как хорошее вино или сосновая смола, и как смола, был вязким и золотистым, захватывал и медленно, обволакивая, заключал в себе, словно мушку в янтарь, отравлял предвкушением какой-то грядущей радости, сбивал с ног и требовал немедленно бежать, любить, смеяться и вовсю существовать.
Наривара-но Арихира совсем перестал спать ночами, все сидел на крыльце и покуривал трубку, глядя в звездное небо. В небе высоко-высоко кружила неясная тень - то ли дракон, то ли феникс, то ли просто нечто, неизвестное людскому роду, и ее крылья отбрасывали тень на спящий город.

Неделю назад Наривару-тайхо превзошел его ученик Сэймей. Превзошел легко, даже не заметив собственного выигрыша, просто и естественно шагнув дальше, туда, где была пропасть для учителя, но всего лишь трещина для ученика.
Та девушка, Хасэко, была мертва уже почти час, когда пришли вызванные родителями оммёдзи, ее глаза были навеки сомкнуты и зеркальце, поднесенное к губам, не замутилось от ее дыхания, и огорчению Наривары не было предела - то ли оттого, что верный заработок проходил мимо рук, то ли оттого, что родители смотрели на него с отчаянной надеждой и ждали чуда, которое не могло совершиться.
И губы, как всегда бывает в такие минуты, словно смазали клеем: не в силах вымолвить и слова, он застыл в растерянности, и только через сотню ударов сердца услышал:
- Не расставайтесь с теми, кто дорог вашему сердцу, не покидайте родимую ветвь прежде осени. Дева, увядший цветок расцветает весной, ветер приносит полям новое дыхание. Ак соку дзен!
И обернувшись, увидел, как мертвая, несомненно мертвая Хасэко открыла серые глаза, удивленно глядя на столпившихся вокруг ее ложа людей.
Сегодня она выходила замуж, а он не пошел на свадьбу. Сегодня она радовалась, а он огорчался.

Сухая ладонь Стоглазого осенним листом легла на плечо,и тихий голос прошуршал в ухо пустынным суховеем:
- Ты ведь столько предрекал ему это, Арихира-данна, что же ты грустишь?
Наривара-но Арихира промолчал. Пальцы оммёдзи теребили ножной браслет с разноцветными подвесками, постукивали по щиколотке.
- Арихира-данна! Нельзя сперва чему-то радоваться, а потом вдруг скорбеть из-за того же! Развейтесь. Сходите в Симарбару.
Наривара-но Арихира ничего не сказал. Он просто курил и смотрел в высокое небо, недосягаемое для него, но для кого-то, должно быть...
- Арихира-данна! Скажите мне, что Вас печалит, что Ваше сердце терзает? Может быть, потеря милости властителей? Но они по-прежнему будут к нам...
- Замолчи, сикигами - а в голосе бывшего величайшего из ныне живущих оммёдзи - тоска.
И сикигами послушно умолкает и просто сидит рядом, рассеянно вертя в пальцах костяной частый гребень, которым хотел было расчесать косы господина, но передумал: до того ли?

Рикугоо Стоглазый некогда считал, что предела силам его хозяина нет и быть не может: разве он не величайший? А если величайший, то и силы ему должны быть даны подстать!
И хозяин не обманывал его чаяний. Лето среди зимы, солнце среди ночи и ночь посреди дня, хороводы танцующих призраков и золото, в которое превращались по единому манию руки его пески - словно пестрые заплаты на кимоно Наривары, сменяли друг друга чудеса и не было конца им и края. А Арихира-данна смеялся, и уходил ночами веселиться с девицами и актрисами, пить сладкое сакэ и только изредка лукаво взглядывал на сикигами из-под косой спутанной челки - мол, гляди, гляди, божество, ну не хорош ли я, не достоин ли тебя, не всем ли всех превзошел и удивил?
И Рикугоо глядел и не мог наглядеться, привыкал к пестрому миру людей, в котором людей как песчинок и все разные, не спутать - словно горсть песка разглядываешь. И среди всех - звездная пылинка, чудо из чудес, воплощенное "невероятно" - хозяин, величайший из ныне живущих оммёдзи, Наривара-но Арихира, веселый колдун.

Но однажды они оба узнали, что всему есть предел, и их силам тоже. И ничем, никаким трудом им не научиться воскрешать тех, кто уже умер и исправлять то, что уже свершилось. И никому не суметь, раз они не могут - ведь нет оммёдзи сильнее Наривара-но Арихиры и сикигами могущественнее Рикугоо Стоглазого!
Никому - а раз так, то верно, шутит Арихира-данна. Не в чем превосходить его Сэймею, нет таких пределов, в которых не бывал хозяин Владыки Песков, некуда дальше идти - вот он, край Вселенной!
Но ему ли, что знает пути меж звездами, не помнить, что у Вселенной края-то и нету?
Что однажды кто-то шагнет за грань и сотрет ее своим шагом?
Что за этим, шагнувшим, будут смотреть тысячи - смотреть и завидовать, потому что им и грань-то еле видна - стена перед ними!
Он знает тоску своего господина и он молчит вместе с ним, оплакивая те дороги, по которым им не пройти никогда, но которые так заманчивы...
А его господин тихо курит в звездное небо, в котором распахнув крылья, кружит огромная тварь - то ли феникс, то ли дракон.

А на том конце Хэйан-кё, на улице близ богатого дома с фениксами над крыльцом, расставлены столы. Невеста прекрасна, как никогда, ее супруг - молод и силен, богат и знатен, а гости пьют и едят вдоволь, желая счастья молодым. На почетном месте - господин Сэймей из Абэ, знаменитый оммёдзи, вместе со своим учителем исцеливший невесту от тяжкой болезни и едва ли не с того света вернувший ее в объятья будущего супруга. На оммёдзи сиреневое каригину, на рукавах которого - тончайшие вышивки, его длинные волосы собраны красной лентой, а алые, как эта лента, губы приветливо и радостно улыбаются. По правую руку от него - родители невесты, по левую - его мать, прекрасная Гэнко-годзэн, благородная вдова Абэ-но Ясуны, первая красавица Хэйана.
Смотрят на них мужчины, смотрят женщины, смотрят больше, чем на прекрасную невесту и счастливого жениха, так красивы мать и сын - и мать особенно красива, а ведь сыну уже пошел двадцать седьмой год! Ни единого седого волоска в черных косах Гэнко-годзэн, лицо ее бело и округло, и не испорчено иероглифами, что чертит на лицах старость, брови по-прежнему - как две капли-томоэ, губы - цветок камелии, черные зубки посверкивают в короткой улыбке... Не наглядеться!

Но неспокоен Сэймей из Абэ, хоть и улыбается так весело и открыто. Полная чарочка сакэ перед ним в небрежении, не ест он сладостей и ароматного мяса, взгляд его неспокоен и печален, руки нервно касаются коленей.
- Матушка моя, добрая Гэнко-годзэн, не видали ли Вы моего верного сикигами, моего Тоду?
- Не видала, сын мой, хитроглазый Абэ-но Сэймей, не видала. С самого утра не видала, как ушел он по улицам голубей гонять, дома не показывался.
Неспокоен Абэ-но Сэймей, качает головой: не добро быть оммёдзи без сикигами, а сикигами без хозяина!
Улыбается беспечно Гэнко-годзэн: ну что такого, что убежал котяра дурной, да и не место ему на веселой свадьбе, за праздничным столом. Жаль только, Наривара-но Арихира больным сказался и не пришел, ну да его забота, не ее, отчего он от сакэ и сладкого риса сбежать решил, от веселья спрятался.
А невеста, Хэсэко-химэ, встала, гостям поклонилась: сейчас будет танцевать, жених ей на флейте сыграет: обычай!
И Сэймей встал. Оглянулись веселые гости, зашумели - как так, что такое, отчего такое поведение - не по чину, не по обычаю?! Неужто, обнаглел совсем, задумал сам с невестой сплясать?
Но тот только лишь поклонился коротко, шапочку на голову надел и прочь убежал, провожаемый непонимающими взглядами и смутным ропотом.

А у южных ворот, у заставы Судзаку, полыхало черное бездымное пламя. Горела чайная "Ветка вишневой сливы", горела старая криптомерия, спекался в стекло белый песок, плавились флюгера на черепичной крыше, из последних сил сдерживал беснование огня Наривара-но Арихира, клонился к земле, как сломленный колос, его верный сикигами, Рикугоо Стоглазый, хрипло кашлял, задыхаясь в дыму Сяо Ман из дома Ито, подмастерье великого оммёдзи.
Что, как, отчего напал на них верный друг и слуга Сэймея?! Неужели - предательство, неужели...
Неужели...
Плавился песок, плавились камни, кричали за стеной огня люди, слепило глаза от яркого света, черная тень хохотала в небе, браслеты текли по ногам невыносимой болью...
Дробно стучали башмаки по деревянной мостовой, щерился пустыми глазницами Абэ-но Ясуна: прибыл наконец Сэймей, прибыл, руки воздел, кричит что-то - не разобрать из-за стены огня, не прочитать по губам...
А потом пламя стихает, а черно-алый змей с синими перьями, покорный, ползет по земле к своему хозяину: прости, прости, Абэ-но Сэймей, опоили, обманули, вынудили, не хотел я!

Неважно. Главное - что он успел, что в полусгоревшем доме есть живые и им еще можно помочь. Что учитель, что Наривара-но Арихира, что он жив и здоров.
Это важно, остальное - нет, и можно отодвинуть Тоду в сторону ногой - сам поймет, что он не гневается, можно подойти к учителю... и едва ли не взвыть, закусить до крови губу, пасть на колени у безжизненного тела: простите!
За то, что недосмотрел, за то, что не был здесь рядом, за все - простите.
И вдруг - улыбнулся Сэймей: что за беда, что учитель мертв, если в его силах воскрешать мертвых? Смерть, как любая болезнь - излечима, надо только знать лекарство...
Все еще улыбаясь, он вытянул руку, касаясь лба Наривары, отводя с него сплавившиеся цепочки, убирая обгорелые перья:
- Не расставайтесь с теми, кто дорог вашему сердцу, не покидайте родимую ветвь прежде осени. Оммёдзи,...
- Остановись - чья-то рука ложится ему на губы, заставляя умолкнуть, взгляд серых глаз встречает глубокий взор стоглазого владыки Песков - Остановись, молодой оммёдзи. Не надо, оставь его!
Молодой? Это звучало странно, ведь это уже двадцать седьмая весна в его жизни...

- Почему я должен оставить его и позволить ему уйти, Рикугоо? Я так виноват перед ним, я - причина его смерти, почему мне нельзя хоть попытаться исправить беду?! - отводит руку с губ Абэ-но Сэймей.
Сикигами присаживается рядом с ним, прикрывает обычные глаза и раскрывает взамен те, что на щеках. Из-под сомкнутых век тихо скатывается слеза, за ней другая, падают на подранный подол богатого китайского платья, на рукав учительского кимоно, на пестрые его заплаты...
- Оставь его - упрямо повторяет хозяин песков - Разве ты не понимаешь? Он горд и могуществен, он властен и ненавидит быть в долгу. Но он не может возвращать мертвых. А ты можешь, ты - можешь, его любимый ученик, молодой оммёдзи Абэ-но Сэймей, сын кицунэ.
- И что с того, я многое могу, и многое может он, чего не могу я. Разве это повод навек уходить в странствие без возврата?! Оставлять нас, которые его...
- В странствии без возврата ему не придется горевать, что есть дороги, для него закрытые, и смотреть в спину тем, что впереди. Ты не просто превзошел его, молодой оммёдзи - ты сделал то, что для него невозможно, как взлететь невозможно для рыбы! Он будет горевать, молодой оммёдзи, пить сакэ и горевать, глядя, как ты идешь вперед, а он стоит в конце своего пути. Не надо. Пусти его, пусть идет!

Никому не понять, отчего согласился Сэймей со словами сикигами, что совершилось в его сердце, но встал он от тела учителя и спокойно посмотрел на подбежавших соучеников и горожан:
- Наривара-но Арихира мертв, и никто не в силах это исправить. Готовьте все для достойного погребения.
- Но разве ты не Сэймей? - возразил Сяо Ман из Ито - Разве не ты воскресил девицу Хасэко неделю тому назад?
Горько усмехнулся оммёдзи, глянул бывшему однокашнику в раскосые глаза, сказал спокойно:
- Я Сэймей, и я воскресил девицу Хасэко, но в ту же ночь мне явилась Инари, покровительница моего рода. Она гневалась на меня, она била меня, как бьют нерадивых слуг. Она сказала мне: есть мало путей, что запретны для мастеров Инь и Ян, но этот - запретен. Оммёдзи не смеет воскрешать мертвых и изменять то, что уже случилось. Не в моих силах вернуть моего учителя, величайшего из живущих оммёдзи, Наривара-но Арихиру, что погиб из-за моей оплошности. Никогда больше я не позову из-за грани снов тех, кто ушел.

И сказав так, он покинул обгорелый двор, и за ним ушел его сикигами, ТауДо, танцующий змей ста императоров.
Больше он никогда не возвращался, и до самой смерти предпочитал объехать город кругом, но не приближаться к заставе Судзаку, и до самой смерти не произнес слов заклинания, что возвращает к жизни мертвых и изменяет то, что уже случилось.
А небо в ту ночь рыдало звездным дождем вместе со стоглазым Рикугоо, а весна - пьянящая, золотистая весна - все так же отравляла обещанием чуда.

А еще через тринадцать лет Сэймей все же вернулся в кварталы у южных ворот, и едва не нарушил свой обет, данный над телом учителя.
Но это совсе-ем другая история...