Единственный среди нас абсолютно трезвый и адекватный, он производил потрясающее впечатление полного психа
Предпоследняя история, кааца мне - самая длинная...
Под катом сын Сэймея, происхождение оммё-до и развязка многих значимых узлов и пара намеков на события фильмовВ тот год важнейшие события в жизни Сэймея произошли не как обычно - весной или ранним летом - а холодной поздней осенью, когда иней рисует на стенах домов свои удивительные узоры, а небо кажется сделанным из куска синего хрусталя и невозможно близким.
Абэ-но Сэймей, сын лисицы по имени Кудзуноха и человека по имени Ясуна из Абэ, сидел на веранде разрушенного поместья на берегу Сэны и смотрел в сад, где хрупкая Кётин, сикигами его старого друга Сяо Мана из дома Ито, гонялась за маленькой Тайин - сикигами самого великого оммёдзи.
В октябре этого года Абэ-но Сэймею исполнилось сорок, но, как и его мать, менее подверженный влиянию времени, он казался совсем юным, в лучшем случае - двадцатилетним, составляя странный контраст со своим приятелем, всего на три года старше и куда взрослее лицом и всем видом.
Ноябрьская луна ярко сияла на небе, освещая их посиделки, крася в желто-рыжий цвет сакэ в дорогих китайских пиалках, искрами дорогих кандзаси замирая в волосах Кётин, алмазами сияя на юбке Тайин и гребне сидевшего в саду погруженного в свои думы Рикугоо.
- Скажи мне, Сяо, ты доволен жизнью? - неожиданно спросил Сэймей.
- Как сказать, - усмехнулся Сяо Ман - Она меня в меру ласкала, скажу так, и все, что я от нее желал, она дала мне с лихвой. А что?
- Ничего особенного, братец Ито. Просто мы оба ведь уже подошли к границе старости, не так ли?* Пора бы подвести предварительные итоги... Кстати, братец, ты знаешь, откуда пошло наше искусство?
- Нет, да и откуда мне знать, да и к чему это? Лучше погляди на мою Кётин! Ведь она прекрасна, не так ли?
- Она-то да, да ты-то уже не очень - усмехнулся оммёдзи в чарочку и продолжил свою мысль - А вот я знаю. Мне как-то раз рассказал сэнсей, когда был особенно пьян. Или не сэнсей, а его друг-ёкай? Уже не припомню: мне ведь было всего четырнадцать лет.
- Наривара-тайхо вообще много тебе доверял, - с застарелой неприязнью откликнулся Сяо Ман - Но потрудись вспомнить, раз уж решил рассказать, мне-то тоже интересно!
- Вот как? Что ж, слушай! Это было в Китае, в одной из его провинций, точнее - в одном царстве, что звалось Хэнь. В царстве был царь, и у него, как и полагается, был ряд жен и множество сыновей и три дочери. Но побоку дочерей: к ним мы еще вернемся. Нас интересуют сыновья: самый старший, самый средний и самый младший. Были они детьми одной матери, и она же родила тех трех дочерей, нимало не способствовав укреплению монаршьей любви к себе, ибо другие жены и наложницы рожали по десятку сыновей, и чуть ли не зараз...
- Это все, конечно, безумно интересно, но при чем тут оммё-до?!
- Дорогой мой братец Ито, это китайская история: они всегда начинаются издалека, ты слушай, слушай... Итак, три сына были у женщины, что звалась Реннюй* - Холодная Женщина. Старшего она назвала Ренсюн - Холодная Весна, среднего назвала Ренсю - Холодное Лето, а младшего - Ренсюки, то есть Холодной Осенью. Старший, хоть и был старшим, был слеп, а потому ушел в горы и стал отшельником, и не женился; средний был служителем богов и поклялся, что ни одна женщина не коснется его и не осквернит, а младший был совсем еще молод - ему не было и тринадцати. И вот однажды началась война между царством Хэнь и соседним царством, не помню как оно там звалось.
- И примерно отсюда тебе следовало б начать, братец Абэ...
- Войся царя Хэнь проигрывали, и тогда, по совету прорицателей, он вывел перед народом своего самого младшего сына, Ренсюки, и поклялся, что он станет служить как слуга и раб тому, кто принесет стране победу. Оскорбился Ренсюки: он все же был хоть и очень юный, а царевич. Пошел он на священную гору и воззвал не к кому-нибудь, а к самому Эмме Дай-о, хозяину мертвых. И пришел Эмма Дай-о на его зов, взял его за руку и привел под цветущую сакуру, усадил от себя по правую руку, спросил, зачем отрок его звал. А Ренсюки и попросил его: дай, княже, часть твоей силы, помоги мне отомстить отцу и старшим братьям - а взамен, княже, бери, что пожелаешь.
- И? Что пожелал Яньло-ван?
- Вечность царевича взял взамен Эмма Дай-о. Вечность перерождений в аду, среди его слуг. Согласился молодой царевич - что ему то, что будет после смерти, он жаждал мести... глупец! Но месть свою он свершил: с силами хозяина мертвых он легко победил и врагов, и собственных отца и братьев. Но на престол сам не сел, посадил мужа старшей из трех своих сестер. А сам у двумя выжившими братьями и матерью, Реннюй, ушел в горы. И там они вместе создали оммё-до: старший брат научил других мудрости гор и вечности, мудрости Ян, которую знают лишь блаженные отшельники; мать подарила им искусство управлять Инь, средний брат - искусство подчинять богов, а младший... младший скрепил это все силой, которую получил от самого Эммы Дай-о, потому-то оммёдзи и связаны всегда с миром духов и теней... Вот такая история. А знаешь, как она заканчивается?
- Нет. Я и ее саму-то не знаю, болван! Говори уже - больно оно интересно, хоть и банально - отпил сакэ Сяо.
- А заканчивается она так: когда умер Ренсюки, царевич Холодная Осень, призвал его к себе Эмма и потребовал отдавать долг. Улыбнулся лукаво царевич - к тому времени давно уже почтенный старец, как говорят - и сказал: "Разве не было меж нами договора, что я истреблю всякую кровь моего отца, кроме трех моих сестер и трех братьев?". Был такой договор! Но братья-то все мертвы...
- А дети-то у них были?
- Именно! И дети, и дети детей... Так оттянул исполнение договора хитрый первый оммёдзи: когда приходит пора пресечься роду одного из его братьев, рождается он на свет, и на нем кончается род, ибо никогда не женился он и не имел детей - некоторые болтают, всему виной лис по имени Шин, ставший первым сикигами... А к чему это я, спросишь ты? Может, просто к тому, что матушка требует от меня наследника, а я, как и мой далекий предшественник, вовсе не горю желанием жениться или вводить в дом наложницу...
- Все ждешь ту-самую-любовь твоей ушедшей юности? - скептически усмехнулся Сяо Ман, отец пятерых детей.
Сэймей промолчал.
Промолчал, потому что уже почти не ждал - но и лишать себя шанса на встречу, связывая себя с первой попавшейся женщиной ради рождения наследника - не собирался. А матушка-лисица тревожилась, торопила, докучала: через год изволь, не раньше и не позже, подарить мне внука, радость очам, наследника дому... Видно, ждала уже смерти сына, хотела загодя себя от одиночества оградить - тоже можно понять!
Больно глядеть в ее карие очи, когда она поутру будит его, касаясь лба с первыми морщинами, когда тревожно встречает по вечерам, когда волосы гребнем разбирает и вскрикивает неслышно, завидев первую седину. Свыклись они друг с другом, сжились - только вот она кицунэ-тэнко, а он смертный человек, пусть и лисий сын и колдун, а значит - придет срок и им разлучаться. Пусть уж займет его место внук, умница и красавец, отрада глаз и сердца.
Только вот жениться он все равно не станет: усыновит. Только как выбрать из сотен вроде бы достойных того, единственного?
Непонятно.
В задумчивости ушел гулять из своего поместья Сэймей под ноябрьский дождь, никто из сикигами не пошел за ним, только Сейрю удивленно вслед глянул да Мицумуси на минутку от вышивания оторвалась. Шел он по мокрому дереву мостовых, вдыхал полной грудью позднюю осень, улыбался каплям дождя на лице. Он и не знал, куда идет - ноги сами несли, пока не встали у сожженной тринадцать лет назад криптомерии, в воротах заколоченного, заброшенного дома с закопченой крышей и стеклом заместо сада.
Замер оммёдзи: как так! Клялся ведь, что ноги его здесь не будет - ноги сами принесли. Смотрит вдруг: под криптомерией сидит мальчик лет десяти, лицо белое, губы яркие, брови черные, тонкие - как кистью нарисованы, ресницы длинные опущены - красавцем был бы, кабы не был так голоден и измучен.
Недолго думал Сэймей: взял на плечи мальчика да понес к себе, вымыл в теплой воде, уложил на постель, позвал свою достойную мать:
- Матушка моя лисица, гляньте-ка: вот, нашел я себе сына, Вам внука ненаглядного.
Ахнула Кудхуноха-Гэнко-гицунэ, на новоявленного внука глядючи, на глаза его огромные да руки тоненькие, спросила ласково:
- Внук мой ненаглядный, радость несказанная, да как зовут-то тебя?
Насупился юноша, нахмурил брови, говорит - зовут его Кессеки* и ровным счетом ему одиннадцать лет да еще три месяца, родом он издалека, с Севера, а в столицу пришел искать себе отца по себе - какого боги назначили, да даровать забыли.
- Нашел ты то, что искал, Кессеки, внук мой бесценный! - рассмеялась кицунэ, сверкнула черными зубками - Сын мой прекрасный, лисенок мой хитроглазый, Абэ-но Сэймей самими добрыми богами тебе послан, примешь ли его?
Глянул Кессеки с Севера на великого оммёдзи, глянул еще - да и улыбнулся, и согласился.
Счастливо жилось ему в доме Сэймея: любовь да ласка окружали его, мудрые книги и добрые советы, веселые друзья и любезные подруги.
Во всем он походил на своего отца: так же был серьезен, когда надо, так же весел во все остальные часы, так же книги любил превыше всего на свете, а после книг - отца и бабушку. Учился Кессеки отцовскому искусству жадно и охотно, скоро запоминал заклятья, пробовал их без страха - достойный рос у Сэймея наследник! Часто беседовал он со своим мудрым отцом о сущности сю и иных тонких материях, например, говорил ему Сэймей:
- Запомни, сын мой ненаглядный, Кессеки: два имени у всякого оммёдзи. Одно родители дают - это знают все, им всякий его назовет. А другое дает себе он сам, это - его сю, самим собой на себя же наложенное. И его знать могут только самые близкие люди.
- А тебя как по-настоящему зовут? - спрашивал наивный юноша. Улыбался оммёдзи, шептал на ухо:
- А-ки-ра. Тебе можно знать - ты мой сын: меня не станет, вместо меня будешь.
- А меня... меня... меня звать будет... - задумался сын Сэймея, посмотрел за окно, где весенний дождь лил стеной, на Сейрю, что задумчиво во дворе стоял, замерев с обнаженным мечом - упражнялся. Подумал еще, подумал - и шепнул на ухо отцу свое заветное имя. Похвалил Сэймей: красиво вышло, спору нет!
Так и жили: один учил, другой учился, третья радовалась, на них глядючи. Иногда еще Сяо Ман приходил, пил сакэ из китайской пиалки, придворные сплетни рассказывал: не до двора Сэймею, не до капризных и изнеженных аристократов, из которых один был хорош, и тот позапрошлым летом скончался - а новости знать все одно охота.
Так прошли тихим ходом три года, четырнадцатая весна расцвела за окном для Абэ-но Кессеки, сына Сэймея, когда гуляя по улицам в южном околотке встретил он маленького сгорбленного старичка, что крал сладости у торговки. Строго глянул на него юный оммёдзи, громко одернул: не пристало старцам так себя вести.
Вздохнул тяжко старик: бедность, все она, проклятая! Сжалилось над ним доброе сердце сэймеева сына: купил он полный кулек сластей, да еще проводить старика до дома согласился, скрасить долгий путь беседой.
Шаг за шаг, слово за слово - выяснилось, что старик - вдовец, умерла у него недавно дорогая жена, а юноша - не абы чей сын - самого Абэ-но Сэймея, и что любит его отец безо всякой меры.
- Так ли уж без меры? - усмехнулся дедуля - Говорят в народе, этот лисий сын во всем меру знает, уж в любви-то!...
- Безо всякой меры - уверенно возразил молодой оммёдзи - Сил подчас никаких нет такую любовь перенести, да ведь и не снести нельзя!
- Ой ли? Коли бы любил он тебя, сказал бы истинное имя, которое всякий колдун в сугубой тайне хранит!
- Так он и сказал - весело улыбнулся Кессеки - Я ведь сын его, тоже - не абы кто! А это, дедушка, Ваш дом?
- Мой, мой... Да ты заходи, Абэ-но Кессеки, не стесняйся...
Зашел во двор молодой оммёдзи, осмотрелся: двор большой пустой, посреди двора - сакура растет, цветет буйно. Не успел приглядеться, ресницами длинными сморгнуть - как связали его, бросили под деревом, стали истязать незнакомые ёкаи: говори, Абэ-но Кессеки, тайное имя Абэ-но Сэймея!
Молчит молодой оммёдзи, губу до крови закусил, веки сжал до боли - молчит. Ходит вокруг дедулька давешний, говорит:
- Назови его тайное имя, дай отплатить оскорбителю! Одному отплатил - дай другому. Отняли они, два злодея, у меня любовь жены моей, Ё-Сёорицу-химэ: до конца дней своих она по твоему отцу, будь он хуже Кибагами неладен, вздыхала! Ради него от ёкайского бессмертия отреклась, стала богиней реки Камагава, ушла в черный камень, что звонит как колокол! Называй имя! - а рядом мальчишка одних с оммёдзи лет крутится, норовит палачам помочь: сын, должно быть.
До самого заката длился кошмар, до самого заката выспрашивали у него тайное имя, а он его и сам запамятовал уже от боли - да и помнил бы, не сказал бы.
Вдруг - как молния перед глазами ударила: слетел с сакуры молодой воин с мечом в руке, разогнал палачей, рассек веревки, поднял с земли. Глянул на дедульку строго, говорит:
- А ну-ка ступай в дом, старик - твое время прошло! И не смей больше ни юношу этого, ни семью его тревожить: некого тебе кроме твоего черного сердца винить в том, что не любила тебя Сёорицу-химэ, что ушла она быть ками Камагавы в черный камень. Довольно с тебя и подлости, которой ты от моего друга Наривары избавился! - а сам Кессеки держит крепко, а у того в глазах темно, слов не разбирает, только голос слышит:
- Сам ступай прочь, молодой! Моя месть - моя месть, а ты знай свое место и не мешайся. Отдавай мальчишку, не то навеки заточен будешь на сакуре, шагу с нее ступить не посмеешь, будешь покорно мне да сыну моему служить - довольно с тебя и того, что чуть не выручил ты мерзавца Арихиру!
- А хоть бы и так - не отдам. Сразу мне этот юноша полюбился, а за храбрость его и твою подлость еще не так платить стоило бы. Да и поздняк тебе метаться: вот он, у ворот стоит, сильнейший оммёдзи, превзошедший друга моего дорогого, Абэ-но Сэймей.
Пламя полыхнуло, вода стеной встала, ветер лезвием по-над землей прошел, земля вздыбилась: призвал великий оммёдзи одиннадцать верных слуг, двенадцатая - Мицумуси - сына его на руки приняла из рук Молодого, за ворота унесла. Тут бы и смерти прийти для Старика, да нет: скрылся он, только и видели его, а с собой жизнь молодого Кессеки унес.
Замер Сэймей, пал на колени, зарыдал горько, что некогда клятву дал, из тех, которые не нарушают. Молодой рядом на землю опустился, тоже лицо ладонью прикрыл в знак скорби, сказал:
- Не грусти, молодой оммёдзи, ученик моего дорогого друга, что меня голодного накормил, жаждущего напоил! Не печалься, не последнюю жизнь живешь, вернется к тебе молодой Кессеки! Потрудись лучше Старика найти, злобен он и опасен, мстит он тебе и твоим близким за то, что ты лучше него в девичьих глазах показался, - сказал - да и пропал, скрылся в цветущих ветвях навек, послушный проклятью Старика, стал навеки ему и детям его слугой - а ведь был господином! Так иногда шутит над нами судьба...
А Старик хорошо скрылся, тень от тени, шорох листвы, иллюзия бытия - как его найдешь? Хоть и долго искали, и не один Сэймей, и Сяо Ман искал, и Гэнко-гицунэ, хоть и скорбела она по внуку, и сама Сёорицу-химэ ради такого из реки вышла - не нашли Старика, затаился тот на долгие шесть сотен лет.
А Сэймей больше глупостей не делал, и сыновей себе не искал: взял в богатой семье младшего сына, усыновил да и велел на глаза не показываться, искусству Инь-Ян учиться да жить, как знает - только чтоб имя гордое оммёдзи из Абэ не позорить.
Так с ним до самой смерти и не свиделся.
А умирал величайший оммёдзи при весьма занятных обстоятельствах, да и дальнейшая его судьба не из обычных была...
Впрочем это са-авсем другая - последняя - история...
______________________
* как нетрудно догадаться, понятие "старость" тыщу лет назад чуток отличалось от нынешнего, сорокалетние стариками считались, да ими и смотрелись. Условия жизни, что поделаешь!
* имена чудовищны, это японизированная китайщина, но как нашел, так написал
* имя сына Сэймея - тоже от балды, мне понравилось одно имя в рассказе Алсэт-тян, и я его вот так вот одолжил. Безо всякого тайного смысла, просто звучит красиво, что значит - не знаю))
Под катом сын Сэймея, происхождение оммё-до и развязка многих значимых узлов и пара намеков на события фильмовВ тот год важнейшие события в жизни Сэймея произошли не как обычно - весной или ранним летом - а холодной поздней осенью, когда иней рисует на стенах домов свои удивительные узоры, а небо кажется сделанным из куска синего хрусталя и невозможно близким.
Абэ-но Сэймей, сын лисицы по имени Кудзуноха и человека по имени Ясуна из Абэ, сидел на веранде разрушенного поместья на берегу Сэны и смотрел в сад, где хрупкая Кётин, сикигами его старого друга Сяо Мана из дома Ито, гонялась за маленькой Тайин - сикигами самого великого оммёдзи.
В октябре этого года Абэ-но Сэймею исполнилось сорок, но, как и его мать, менее подверженный влиянию времени, он казался совсем юным, в лучшем случае - двадцатилетним, составляя странный контраст со своим приятелем, всего на три года старше и куда взрослее лицом и всем видом.
Ноябрьская луна ярко сияла на небе, освещая их посиделки, крася в желто-рыжий цвет сакэ в дорогих китайских пиалках, искрами дорогих кандзаси замирая в волосах Кётин, алмазами сияя на юбке Тайин и гребне сидевшего в саду погруженного в свои думы Рикугоо.
- Скажи мне, Сяо, ты доволен жизнью? - неожиданно спросил Сэймей.
- Как сказать, - усмехнулся Сяо Ман - Она меня в меру ласкала, скажу так, и все, что я от нее желал, она дала мне с лихвой. А что?
- Ничего особенного, братец Ито. Просто мы оба ведь уже подошли к границе старости, не так ли?* Пора бы подвести предварительные итоги... Кстати, братец, ты знаешь, откуда пошло наше искусство?
- Нет, да и откуда мне знать, да и к чему это? Лучше погляди на мою Кётин! Ведь она прекрасна, не так ли?
- Она-то да, да ты-то уже не очень - усмехнулся оммёдзи в чарочку и продолжил свою мысль - А вот я знаю. Мне как-то раз рассказал сэнсей, когда был особенно пьян. Или не сэнсей, а его друг-ёкай? Уже не припомню: мне ведь было всего четырнадцать лет.
- Наривара-тайхо вообще много тебе доверял, - с застарелой неприязнью откликнулся Сяо Ман - Но потрудись вспомнить, раз уж решил рассказать, мне-то тоже интересно!
- Вот как? Что ж, слушай! Это было в Китае, в одной из его провинций, точнее - в одном царстве, что звалось Хэнь. В царстве был царь, и у него, как и полагается, был ряд жен и множество сыновей и три дочери. Но побоку дочерей: к ним мы еще вернемся. Нас интересуют сыновья: самый старший, самый средний и самый младший. Были они детьми одной матери, и она же родила тех трех дочерей, нимало не способствовав укреплению монаршьей любви к себе, ибо другие жены и наложницы рожали по десятку сыновей, и чуть ли не зараз...
- Это все, конечно, безумно интересно, но при чем тут оммё-до?!
- Дорогой мой братец Ито, это китайская история: они всегда начинаются издалека, ты слушай, слушай... Итак, три сына были у женщины, что звалась Реннюй* - Холодная Женщина. Старшего она назвала Ренсюн - Холодная Весна, среднего назвала Ренсю - Холодное Лето, а младшего - Ренсюки, то есть Холодной Осенью. Старший, хоть и был старшим, был слеп, а потому ушел в горы и стал отшельником, и не женился; средний был служителем богов и поклялся, что ни одна женщина не коснется его и не осквернит, а младший был совсем еще молод - ему не было и тринадцати. И вот однажды началась война между царством Хэнь и соседним царством, не помню как оно там звалось.
- И примерно отсюда тебе следовало б начать, братец Абэ...
- Войся царя Хэнь проигрывали, и тогда, по совету прорицателей, он вывел перед народом своего самого младшего сына, Ренсюки, и поклялся, что он станет служить как слуга и раб тому, кто принесет стране победу. Оскорбился Ренсюки: он все же был хоть и очень юный, а царевич. Пошел он на священную гору и воззвал не к кому-нибудь, а к самому Эмме Дай-о, хозяину мертвых. И пришел Эмма Дай-о на его зов, взял его за руку и привел под цветущую сакуру, усадил от себя по правую руку, спросил, зачем отрок его звал. А Ренсюки и попросил его: дай, княже, часть твоей силы, помоги мне отомстить отцу и старшим братьям - а взамен, княже, бери, что пожелаешь.
- И? Что пожелал Яньло-ван?
- Вечность царевича взял взамен Эмма Дай-о. Вечность перерождений в аду, среди его слуг. Согласился молодой царевич - что ему то, что будет после смерти, он жаждал мести... глупец! Но месть свою он свершил: с силами хозяина мертвых он легко победил и врагов, и собственных отца и братьев. Но на престол сам не сел, посадил мужа старшей из трех своих сестер. А сам у двумя выжившими братьями и матерью, Реннюй, ушел в горы. И там они вместе создали оммё-до: старший брат научил других мудрости гор и вечности, мудрости Ян, которую знают лишь блаженные отшельники; мать подарила им искусство управлять Инь, средний брат - искусство подчинять богов, а младший... младший скрепил это все силой, которую получил от самого Эммы Дай-о, потому-то оммёдзи и связаны всегда с миром духов и теней... Вот такая история. А знаешь, как она заканчивается?
- Нет. Я и ее саму-то не знаю, болван! Говори уже - больно оно интересно, хоть и банально - отпил сакэ Сяо.
- А заканчивается она так: когда умер Ренсюки, царевич Холодная Осень, призвал его к себе Эмма и потребовал отдавать долг. Улыбнулся лукаво царевич - к тому времени давно уже почтенный старец, как говорят - и сказал: "Разве не было меж нами договора, что я истреблю всякую кровь моего отца, кроме трех моих сестер и трех братьев?". Был такой договор! Но братья-то все мертвы...
- А дети-то у них были?
- Именно! И дети, и дети детей... Так оттянул исполнение договора хитрый первый оммёдзи: когда приходит пора пресечься роду одного из его братьев, рождается он на свет, и на нем кончается род, ибо никогда не женился он и не имел детей - некоторые болтают, всему виной лис по имени Шин, ставший первым сикигами... А к чему это я, спросишь ты? Может, просто к тому, что матушка требует от меня наследника, а я, как и мой далекий предшественник, вовсе не горю желанием жениться или вводить в дом наложницу...
- Все ждешь ту-самую-любовь твоей ушедшей юности? - скептически усмехнулся Сяо Ман, отец пятерых детей.
Сэймей промолчал.
Промолчал, потому что уже почти не ждал - но и лишать себя шанса на встречу, связывая себя с первой попавшейся женщиной ради рождения наследника - не собирался. А матушка-лисица тревожилась, торопила, докучала: через год изволь, не раньше и не позже, подарить мне внука, радость очам, наследника дому... Видно, ждала уже смерти сына, хотела загодя себя от одиночества оградить - тоже можно понять!
Больно глядеть в ее карие очи, когда она поутру будит его, касаясь лба с первыми морщинами, когда тревожно встречает по вечерам, когда волосы гребнем разбирает и вскрикивает неслышно, завидев первую седину. Свыклись они друг с другом, сжились - только вот она кицунэ-тэнко, а он смертный человек, пусть и лисий сын и колдун, а значит - придет срок и им разлучаться. Пусть уж займет его место внук, умница и красавец, отрада глаз и сердца.
Только вот жениться он все равно не станет: усыновит. Только как выбрать из сотен вроде бы достойных того, единственного?
Непонятно.
В задумчивости ушел гулять из своего поместья Сэймей под ноябрьский дождь, никто из сикигами не пошел за ним, только Сейрю удивленно вслед глянул да Мицумуси на минутку от вышивания оторвалась. Шел он по мокрому дереву мостовых, вдыхал полной грудью позднюю осень, улыбался каплям дождя на лице. Он и не знал, куда идет - ноги сами несли, пока не встали у сожженной тринадцать лет назад криптомерии, в воротах заколоченного, заброшенного дома с закопченой крышей и стеклом заместо сада.
Замер оммёдзи: как так! Клялся ведь, что ноги его здесь не будет - ноги сами принесли. Смотрит вдруг: под криптомерией сидит мальчик лет десяти, лицо белое, губы яркие, брови черные, тонкие - как кистью нарисованы, ресницы длинные опущены - красавцем был бы, кабы не был так голоден и измучен.
Недолго думал Сэймей: взял на плечи мальчика да понес к себе, вымыл в теплой воде, уложил на постель, позвал свою достойную мать:
- Матушка моя лисица, гляньте-ка: вот, нашел я себе сына, Вам внука ненаглядного.
Ахнула Кудхуноха-Гэнко-гицунэ, на новоявленного внука глядючи, на глаза его огромные да руки тоненькие, спросила ласково:
- Внук мой ненаглядный, радость несказанная, да как зовут-то тебя?
Насупился юноша, нахмурил брови, говорит - зовут его Кессеки* и ровным счетом ему одиннадцать лет да еще три месяца, родом он издалека, с Севера, а в столицу пришел искать себе отца по себе - какого боги назначили, да даровать забыли.
- Нашел ты то, что искал, Кессеки, внук мой бесценный! - рассмеялась кицунэ, сверкнула черными зубками - Сын мой прекрасный, лисенок мой хитроглазый, Абэ-но Сэймей самими добрыми богами тебе послан, примешь ли его?
Глянул Кессеки с Севера на великого оммёдзи, глянул еще - да и улыбнулся, и согласился.
Счастливо жилось ему в доме Сэймея: любовь да ласка окружали его, мудрые книги и добрые советы, веселые друзья и любезные подруги.
Во всем он походил на своего отца: так же был серьезен, когда надо, так же весел во все остальные часы, так же книги любил превыше всего на свете, а после книг - отца и бабушку. Учился Кессеки отцовскому искусству жадно и охотно, скоро запоминал заклятья, пробовал их без страха - достойный рос у Сэймея наследник! Часто беседовал он со своим мудрым отцом о сущности сю и иных тонких материях, например, говорил ему Сэймей:
- Запомни, сын мой ненаглядный, Кессеки: два имени у всякого оммёдзи. Одно родители дают - это знают все, им всякий его назовет. А другое дает себе он сам, это - его сю, самим собой на себя же наложенное. И его знать могут только самые близкие люди.
- А тебя как по-настоящему зовут? - спрашивал наивный юноша. Улыбался оммёдзи, шептал на ухо:
- А-ки-ра. Тебе можно знать - ты мой сын: меня не станет, вместо меня будешь.
- А меня... меня... меня звать будет... - задумался сын Сэймея, посмотрел за окно, где весенний дождь лил стеной, на Сейрю, что задумчиво во дворе стоял, замерев с обнаженным мечом - упражнялся. Подумал еще, подумал - и шепнул на ухо отцу свое заветное имя. Похвалил Сэймей: красиво вышло, спору нет!
Так и жили: один учил, другой учился, третья радовалась, на них глядючи. Иногда еще Сяо Ман приходил, пил сакэ из китайской пиалки, придворные сплетни рассказывал: не до двора Сэймею, не до капризных и изнеженных аристократов, из которых один был хорош, и тот позапрошлым летом скончался - а новости знать все одно охота.
Так прошли тихим ходом три года, четырнадцатая весна расцвела за окном для Абэ-но Кессеки, сына Сэймея, когда гуляя по улицам в южном околотке встретил он маленького сгорбленного старичка, что крал сладости у торговки. Строго глянул на него юный оммёдзи, громко одернул: не пристало старцам так себя вести.
Вздохнул тяжко старик: бедность, все она, проклятая! Сжалилось над ним доброе сердце сэймеева сына: купил он полный кулек сластей, да еще проводить старика до дома согласился, скрасить долгий путь беседой.
Шаг за шаг, слово за слово - выяснилось, что старик - вдовец, умерла у него недавно дорогая жена, а юноша - не абы чей сын - самого Абэ-но Сэймея, и что любит его отец безо всякой меры.
- Так ли уж без меры? - усмехнулся дедуля - Говорят в народе, этот лисий сын во всем меру знает, уж в любви-то!...
- Безо всякой меры - уверенно возразил молодой оммёдзи - Сил подчас никаких нет такую любовь перенести, да ведь и не снести нельзя!
- Ой ли? Коли бы любил он тебя, сказал бы истинное имя, которое всякий колдун в сугубой тайне хранит!
- Так он и сказал - весело улыбнулся Кессеки - Я ведь сын его, тоже - не абы кто! А это, дедушка, Ваш дом?
- Мой, мой... Да ты заходи, Абэ-но Кессеки, не стесняйся...
Зашел во двор молодой оммёдзи, осмотрелся: двор большой пустой, посреди двора - сакура растет, цветет буйно. Не успел приглядеться, ресницами длинными сморгнуть - как связали его, бросили под деревом, стали истязать незнакомые ёкаи: говори, Абэ-но Кессеки, тайное имя Абэ-но Сэймея!
Молчит молодой оммёдзи, губу до крови закусил, веки сжал до боли - молчит. Ходит вокруг дедулька давешний, говорит:
- Назови его тайное имя, дай отплатить оскорбителю! Одному отплатил - дай другому. Отняли они, два злодея, у меня любовь жены моей, Ё-Сёорицу-химэ: до конца дней своих она по твоему отцу, будь он хуже Кибагами неладен, вздыхала! Ради него от ёкайского бессмертия отреклась, стала богиней реки Камагава, ушла в черный камень, что звонит как колокол! Называй имя! - а рядом мальчишка одних с оммёдзи лет крутится, норовит палачам помочь: сын, должно быть.
До самого заката длился кошмар, до самого заката выспрашивали у него тайное имя, а он его и сам запамятовал уже от боли - да и помнил бы, не сказал бы.
Вдруг - как молния перед глазами ударила: слетел с сакуры молодой воин с мечом в руке, разогнал палачей, рассек веревки, поднял с земли. Глянул на дедульку строго, говорит:
- А ну-ка ступай в дом, старик - твое время прошло! И не смей больше ни юношу этого, ни семью его тревожить: некого тебе кроме твоего черного сердца винить в том, что не любила тебя Сёорицу-химэ, что ушла она быть ками Камагавы в черный камень. Довольно с тебя и подлости, которой ты от моего друга Наривары избавился! - а сам Кессеки держит крепко, а у того в глазах темно, слов не разбирает, только голос слышит:
- Сам ступай прочь, молодой! Моя месть - моя месть, а ты знай свое место и не мешайся. Отдавай мальчишку, не то навеки заточен будешь на сакуре, шагу с нее ступить не посмеешь, будешь покорно мне да сыну моему служить - довольно с тебя и того, что чуть не выручил ты мерзавца Арихиру!
- А хоть бы и так - не отдам. Сразу мне этот юноша полюбился, а за храбрость его и твою подлость еще не так платить стоило бы. Да и поздняк тебе метаться: вот он, у ворот стоит, сильнейший оммёдзи, превзошедший друга моего дорогого, Абэ-но Сэймей.
Пламя полыхнуло, вода стеной встала, ветер лезвием по-над землей прошел, земля вздыбилась: призвал великий оммёдзи одиннадцать верных слуг, двенадцатая - Мицумуси - сына его на руки приняла из рук Молодого, за ворота унесла. Тут бы и смерти прийти для Старика, да нет: скрылся он, только и видели его, а с собой жизнь молодого Кессеки унес.
Замер Сэймей, пал на колени, зарыдал горько, что некогда клятву дал, из тех, которые не нарушают. Молодой рядом на землю опустился, тоже лицо ладонью прикрыл в знак скорби, сказал:
- Не грусти, молодой оммёдзи, ученик моего дорогого друга, что меня голодного накормил, жаждущего напоил! Не печалься, не последнюю жизнь живешь, вернется к тебе молодой Кессеки! Потрудись лучше Старика найти, злобен он и опасен, мстит он тебе и твоим близким за то, что ты лучше него в девичьих глазах показался, - сказал - да и пропал, скрылся в цветущих ветвях навек, послушный проклятью Старика, стал навеки ему и детям его слугой - а ведь был господином! Так иногда шутит над нами судьба...
А Старик хорошо скрылся, тень от тени, шорох листвы, иллюзия бытия - как его найдешь? Хоть и долго искали, и не один Сэймей, и Сяо Ман искал, и Гэнко-гицунэ, хоть и скорбела она по внуку, и сама Сёорицу-химэ ради такого из реки вышла - не нашли Старика, затаился тот на долгие шесть сотен лет.
А Сэймей больше глупостей не делал, и сыновей себе не искал: взял в богатой семье младшего сына, усыновил да и велел на глаза не показываться, искусству Инь-Ян учиться да жить, как знает - только чтоб имя гордое оммёдзи из Абэ не позорить.
Так с ним до самой смерти и не свиделся.
А умирал величайший оммёдзи при весьма занятных обстоятельствах, да и дальнейшая его судьба не из обычных была...
Впрочем это са-авсем другая - последняя - история...
______________________
* как нетрудно догадаться, понятие "старость" тыщу лет назад чуток отличалось от нынешнего, сорокалетние стариками считались, да ими и смотрелись. Условия жизни, что поделаешь!
* имена чудовищны, это японизированная китайщина, но как нашел, так написал
* имя сына Сэймея - тоже от балды, мне понравилось одно имя в рассказе Алсэт-тян, и я его вот так вот одолжил. Безо всякого тайного смысла, просто звучит красиво, что значит - не знаю))
@темы: чтиво, Абэ но Сэймэй, бред хэйянский, грамотно записанная больная фантазия становится красивой сказкой