Единственный среди нас абсолютно трезвый и адекватный, он производил потрясающее впечатление полного психа
Название: Дети Сэймея
Жанр: приключения
Краткое содержание: о том, как Сэймей поссорился с Доманом, а также маленькая зарисовка из жизни городка Каракуровки и его замечательного жителя, Асахи Акиры.
Пояснение-примечание: городок Каракуровка, как я уже где-то писал - художественный портрет нашего поселка, а его жители - попытка изобразить моих добрых друзей и знакомых, наделив их именами *(порой)* анимешного происхождения. Так что авторские права могут спать спокойно)) Для тех, кому станет скучно с самого начала, отмечу, что большую часть рассказа занимает все-таки хэйанская история
Ах, да. Песенка (на мотив "Фонтанки") - моего собственного сочинения.
Веселого Нового Года!
читать дальшеАкира. Конец эры Хэйсей
Пригород Киото, Каракуровка – удивительное место. Там живут странные люди, которые тянутся к странным мечтам – а рядом с людьми живут в мире и даже безмятежности коварные и не очень коварные ёкаи, жуки-муси и прочая сверхъестественная шушера. Здесь в городской школе преподают призраки и учатся юные чародеи и пришельцы из параллельных миров, а в каждом доме помимо телефона полиции висит телефон участкового милиционера и участкового шинигами. Здесь дети мечтают не о карьере торговца или политика, а о служении врача или полицейского, а взрослые стараются помочь им в достижении мечты. Здесь худшим кошмаром школьников и их родителей является школа "Юный гений", а лучшим учебным заведением – официально признанная ШД. Здесь все не так, как в остальном нормальном мире.
Средоточие Каракуровки – Хутор, квартал, протянувшийся вдоль русла загнанной в подземные трубы реки Сунагавы. Это просторные деревенского типа домишки, с обязательным приусадебным хозяйством, с косыми квадратами маленьких рисовых полей и ветвистыми плодовыми деревьями, с сараями, в которых несомненно кто-то живет – возможно, бедные родственники, а возможно, и аккуратно платящие за крышу над головой жильцы – с красными воротами храмов и красно-белым бумажным фонарем перед отделением милиции, с единственным электрическим фонарем – едва ли не ровесником всего города, подслеповато моргающим рыжим глазом на окраине Хутора, близ "многоэта-ажек" – пятиэтажных домов, похожих на огромные прираскрытые книги, с этими самыми многоэтажками-новостройками – как же, они появились уже после второй мировой! – среди которых прячется общежитие Медико-юридической академии, она же Высшая школа искусств, и в которых респектабельные граждане ходят друг к другу в гости через балкон…
Так что, наверное, ничего странного нет в том, что наша история началась одним декабрьским утром именно здесь, в этом городке и этом его квартале. Героя этой истории звали Асахи Акира, так что утро ему очень подходило.
Утро в Каракуре начинается рано. Еще до рассвета торопятся на станцию трудолюбивые служащие токийских фирм, седлают свои велосипеды разносчики газет, молочники и зеленщики, полицейские расходятся по своим постам, пьяненькие клиенты расползаются по домам от красоток из ивового квартала, на Хуторе просыпается госпожа Ёма, а может быть – ее малорослый и шустрый муженек Кеншин, а вслед за ними просыпается и весь Хутор.
По улице проходит высокий паренек в сиреневом хаори поверх простенькой водолазки – младший сын Ёмы, Ясямару – стучится в ворота, окликает сонных граждан, помахивает бумажным фонариком на длинной ручке – уличного освещения на Хуторе нет, только на самом краю, за общежитием Юрмеда, мигает подслеповато желтый круглый фонарь на длинной ножке. Под фонарем позевывает Нан Рицуё, или Рицу-сэнсей – улыбчивый директор каракуровской школы номер один – ждет Сандро, преподавателя Закона Божьего. А Сандро что-то не спешит – видать, заспался. А меж тем из четырехэтажек, видавших еще американские бомбежки, выползают первые школьники и, не замечая своего директора, бегут по тоненькому снегу в сторону Кладбища – впереди самый храбрый с фонариком, за ним – остальные.
Последним выбегает акирин сын, Изька из девятой квартиры, и – единственный – кланяется на ходу господину директору. А Сандро все нет. Из окошка на третьем этаже высовывается изькин отец, Акира, и кричит:
- Сандро говорил Богомерзкому, что сегодня на работу не выйдет – задержится на Окинаве.
- А почему он говорил это Богомерзкому, а не мне? – вопрошает великое Дао директор, но покорно плетется все туда же – вниз по улице к пятому кладбищу, и по нему, мимо мавзолея Рэйни Ни и за вторые ворота – те, у которых притаился магазинчик "Все для любимой" – к серому прямоугольнику школы.
А остальной Хутор продолжает пробуждаться.
Юджин Каренин, хозяин шикарного особняка на краю кладбища, прицепляет золотые запонки к пурпурному пиджаку, и завязывает на шее зеленый фуляровый платок: сегодня его ждет очередное собрание клуба душеедов, и он не может ударить в грязь лицом или чем-нибудь еще. Его сын Люсио, тем временем, столь же тщательно прицепляет кусочек пластилина с прядью отцовских волос к куколке из соленого теста: у него сегодня не менее важное собрание кружка по изучению традиционных религий.
А в сером небе потихоньку разливается синева – как будто в стакан воды опустили испачканную кисточку – и на небосклон белым мячом выкатывается позднее зимнее солнце. Желтый фонарь последний раз мигает, и гаснет – словно на прощанье подмигнув убегающему в сторону Юрмеда студенту, которого все так и зовут – Студент – и юркому, как ящерица-медянка, доктору Мураки, участковому хуторскому терапевту.
Наконец проктолог Куросаки занимает свое место в рентгенкабинете, который ему уступил слегший с лейкемией рентгенолог – и утро заканчивается. Начинается день.
То был день двадцать пятого декабря, пятница, последний день учебной недели. В остальной Японии, пожалуй, могли работать и до самого воскресенья, но здесь, на Хуторе, люди не любили перерабатывать. Трудиться от зари до зари – да, это было по ним. Но ни часом после того, как зайдет солнце. И не в выходные: в выходные работать – обижать богов. Так что пятница оставалась любимым днем всех местных.
Но до благословенного вечера и паче того благословенного завтрашнего утра оставался еще целый долгий день, полный забот и неусыпных трудов, пока солнце, усталое от зимнего холода, будет спешить на Запад, чтоб, покинув серый и слякотный пригород и весь район Канто, остаток вечера нежиться на теплой Окинаве, среди синевы и зелени. Жаль, за ним не могли последовать и люди – им оставалось только тяжко вздыхать и пожарче разводить огонь – ну, или полагаться на милость центрального отопления.
Позавидовав вполголоса счастливым обитателям собственных домов, имевших возможность выбрать первое, господин Асахи поудобнее уселся близ батареи и, вооружившись ножом, принялся чистить картошку на обед сыну. Господин Асахи – которого, впрочем, не только весь квартал, но и весь город звал просто "Акирочка" – был молодой еще человек, с кругловатым, несколько лукавым лицом, вечно чуть удивленно приподнятыми бровями и ясными, большими серыми глазами. Но самой яркой чертой его внешности были, несомненно, совершенно седые густые волосы, подстриженые неровным каре.
Акира улыбался – он вообще был очень улыбчивым человеком, всегда легко смеявшимся и преисполненным оптимизма – и напевал себе под нос старинную дурацкую песенку про то, как некий отшельник пошел причинять добро окружающим и был за то жестоко покаран судьбою. Рядом привычно крутился его странный бело-красный зверек, похожий на смесь собаки и зайуа, но именовавшийся почему-то котом – совал нос в кастрюлю, едва не попадая под нож, терся о хозяйскую босую ногу в белой брючине, прыгал по спинке кресла, забирался Акире на голову – словом, творил все то, что, как правило, творят избалованные и скучающие кошки.
- Вместо того, чтоб пить сакэ, где-нибудь спрятавшись в уголке, лучше пойду в колдуны-оммёдзи, благо есть школа невдалеке!
- Любишь песенку, хозяин? – фыркнул кот, который, кстати, был весьма даже говорящий.
- Люблю. Оптимистичная она… - вздохнул Акира, потягиваясь. – И поется легко так, на раз запоминается и уже не отстает. Самое то для мелкой домашней работы. А что?
- Да ничего особенного, хозяин… - хмыкнул кот. – Кста-ати… Мне Ёко говорила – а ей постоянный клиент, такая козломордия, небось знаешь его – так вот, Ёко говорила, что все местные ёкаи как с ума посходили. Слыхал?
- Как не слыхать, чай, не ты один с Ёкой общаешься. Да и Богомерзкий что-то такое упоминал. Думаешь, это к беде?
- Ну, ёкайские волненья – они никогда к добру не вели, - покачал головой кот. – Но может и пронесет.
- Пронесет, говоришь, - фыркнул Акира. – А хоть бы и пронесло… как следует так, да не меня, не моего коня, не моих сродников, а этих негодников… О чем я там? Ах, да!.. И, возжелавши перемен, я возглашу: "Ак-соку-дзен!", всех оделю чистейшим счастьем, и ничего не возьму взамен…
Кот еще некоторое время терпеливо покрутился вокруг, потом снова не выдержал:
- Акирочка, а ты сегодня к Люсио на кладбище-то пойдешь?
- Отчего и не пойти,– кивнул Акира – Притащу им рождественский ужин, покормлю…
- Как будто того Люсио дома не кормят, то-то ряха чуть не трескается… - сердито проворчал кот.
- Балда, - беззлобно потянул зверька за длинное ухо Акира. – Я ж его не ради голода, а ради Рождества.
- Ага, а потом ради Нового года, а там и каждый день где-нибудь да праздник… - продолжал ворчать зверь, впрочем, как-то не всерьез. – А вы опять будете духов вызывать?
- Нет, ты чего, какие там духи! Люсио же вудуист. Мы будем зомбяков делать! Вот в прошлый раз – знаешь, какие отличные зомби вышли!
Кот тихо фыркнул, снова потершись об хозяйскую ногу. Его, кажется, забавляло это увлечение Акирочки – увлечение и впрямь, признаться, довольно странное.
- Он тебе опять про добрых покойников рассказывал? – поинтересовался он.
- Так они же и впрямь добрые. Если он злой, так какой из него покойник? – рассудительно заметил Акира. – Глянь-ка, вороны прямо стаей кружат, глянуть страшно… Хоть бы с Изенькой все хорошо было!
- Будет, не надо паранойи! – фыркал снова кот, и Акира продолжал свою песенку:
- Яблоки выращу на сосне, по золотой пробегусь луне, даже двенадцать богов небесных – даже они покорятся мне…
Изя, он же Изенька, приходился Акире приемным, но от того не менее обожаемым сыном. На самом деле его звали Оиси – в то время его родной отец, Хино Рюноскэ, со свойственным ему педантичным фанатизмом увлекался родной историей, и еще не стал ярым и редкостно занудливым западником. Проблема была в том, что Акира имел хамскую привычку звать всех уменьшительно-ласкательными именами. Так на свет появились Ися и Исенька – а тут уж до Изи рукой подать. Иначе, чем "Изей" или "Изькой" акирина сына не звали уже даже школьные товарищи, а уж на что они консервативный народ!
Был этот Изька несколько носатеньким, на редкость недокормленным и довольно-таки нескладным подростком неполных пятнадцати лет, вдобавок очкариком и отъявленным хулиганом. Еще недавно он делил квартиру с тем самым Хино Рюноскэ – человеком на редкость неприятным, доктором из частной клиники "Златоус". Рюноскэ сына не любил; Оиси отца любил ничуть не больше. Он любил покойного деда, шамана-самоучку Кенъити, и Якумо – внука дедова брата Бокена и сына старины Гото, полицейского. Собственно, Якумо и был во всем виноват. Это он однажды в шутку рассказал будущему Изьке, что если пойти на перекресток семи дорог и, семь раз по семь прошептав старинное заклинание "Ак-соку-дзен", загадать желание – оно непременно сбудется. Конечно, Оиси не поверил ни на минуту, но на всякий случай попробовал.
Ночью на перекрестке семи дорог было, конечно, как-то неуютно, но во имя чистоты науки и за компанию с однокашниками чего не сделаешь? И он честно прошептал семижды семь раз бессмысленное, зато старинное заклинание, и честно загадал желание. Хино Оиси очень, очень хотел другую семью. Чтоб в ней не было ни вечно плачущей покойницы-матери на мутных фотографиях, ни отца с убитыми глазами, ни будущей мачехи-блондинки с не менее убитыми, но желтыми глазами, вечно расслабленным лицом и неизменным электрошокером в кармане…
- В принципе, достаточно просто другого отца, - тактично уточнил он и, как и говорил Якумо, зажмурившись прошел спиной вперед трижды семь широких шагов, а потом развернулся и побежал домой, оставив друзей загадывать желания.
А утром Рюноскэ ушел на работу и больше не вернулся – ни он, ни его хабалка Айс со своим электрошокером и желыми глазами. По слухам, они сошли с ума и теперь жили в городском парке – Изю это мало интересовало. Довольно было и того, что Рюноскэ ушел из дома.
А потом пришел этот.
Он позвонил в дверь и весело сказал:
- Привет! Я твой отец. Меня зовут Акира.
- Ну и где ты раньше был? – хмуро и скептически поинтересовался тринадцатилетний Изя.
- А!.. – махнул рукой этот странный тип. – Я раньше в поезде жил. В Токио. А теперь поезд сломали, рельсы разобрали – вот я и пришел. Извини, что так долго. Тебя, кстати, как зовут?
Оиси засмеялся – и пустил гостя в квартиру. С тех пор прошло около двух лет совершеннейшей семейной гармонии, которой совершенно не мешали ни походы Акиры на кладбище, ни его привычка мешать манную кашу желтой куриной лапой, которая, вдобавок, отчаянно вырывалась, ни периодические походы Изьки черти-куда в компании школьных друзей и особенно проктологова сына Куросаки – даже наоборот. Изьке отец напоминал обожаемого деда; а Акира после рассказа о походе на болото, где водился зомби-трактор и тэнгу-водолазы впервые в жизни почувствовал себя практически совершенно нормальным человеком.
До долгожданного вечера пятницы оставалось около двенадцати часов.
Абэ-но Сэймей. Где-то в эпохе Хэйан
- Холодно, - сердито и устало заявил молодой человек, сидевший на краю крыши ворот Расё сидевшему рядом с ним пестро одетому китайцу.
- Это совершенно объяснимо, друг мой! – хмыкнул тот. – Мне тоже было б холодно, будь я только в тонких шелковых одеждах, будто меня жена из спальни выгнала. Кстати…
- Ты же знаешь, я не женат, - мотнул головой первый. – Мог бы наконец запомнить!
- Ах, друг мой, Ваша натура столь переменчива, а Вы сами столь внезапны, что верное и неизменное вчера сегодня может оказаться совершенно неверным! Разве не так?
- Красивое утро, правда? – вопросом на вопрос ответил первый. – Город окутан туманом, как дымом пожара…
- Мрачноватые какие-то ассоциации, друг мой. Отчего не сказать – как юная дама вуалью?
- Кому юных дам, а кому и пожары, - возразил юноша. – Каждому свое и всякому согласно его склонностям.
- Как Вы иногда, друг мой, скажете – так нежные цветы моих ушей поувядают, словно под дуновением северного ветра… И все-таки город куда больше похож на невесту, в этом белоснежном покрывале снега, в алом убранстве крыш…
- Да-да, алое в самую точку – как отблески пламени.
- У Вас сегодня дурное настроение, друг мой?
- Ничуть, - удивился первый. – Просто ассоциации на ум пришли. Настроение-то у меня, подобно игле компаса, мечется между совершенно замечательным и невыразимо прекрасным.
- Завидую, - вздохнул второй. – Я напротив немного не в духе. А все моя дорогая супруга…
- Какая из?
- Пятая, по-моему. Я не уверен, давно не пересчитывал, - откликнулся китаец. – Но она завела привычку каждый вечер писать мне письма. Многостраничные, о том как она страдает. Прочитаешь так – и то ли пожалеть охота, то ли убить потихоньку, чтоб не мучалась…
- Преврати в канарейку. Или еще во что-нибудь пернатое и жалобное. И ей хорошо, и тебе не мешает…
- Цимик Вы, друг мой… - вздохнул китаец. – Хотя не могу не признать, что идея мне нравится. Ну что ж, домой?
- А пожалуй что и домой, - кивнул юноша. – Позавтракаешь у нас? Матушка тебе всегда рада.
- Охотно, охотно друг мой. Она рада мне, я рад ей, а как мой бедный желудок рад неизменным спутникам наших встреч – это и словами не описать…
Юноша в белом легко спрыгнул вниз. Немногим позже за ним последовал и его собеседник.
Чуден был стольный град зимним утром в декабре, в один из тех медленных и завораживающих, как императорский парадный выход, годов эпохи Хэйан, когда до заката эпохи оставались годы и годы, и годы и годы скрывали ее рассвет!
Снег скрывал все шрамы и изъяны на лице города, всю грязь, все кривые и ухабистые улочки, превращая их в белоснежные ковровые дорожки. Легкий зимний туман довершал дело, скрывая и приукрашивая то, с чем не справился снег. Ветви деревьев – вишен и слив, росших в садах и вдоль улиц – сверкали на солнце, заточенные, словно мушка в янтарь, в ледяной саркофаг. Рассветное солнце плясало на снегу какой-то причудливый танец, разряженное, как самая дорогая куртизанка. Подслеповато щурились в утренний морок узкие окна и калитки, маяками сияли в тумане алые фонари и алые тории…
Вот протянулась первая черная цепочка следов: то запоздавший любовник спешил от своей дамы сердца на службу, на ходу подвязывая одежды и едва не теряя туфли. Где-то закричал петух, где-то низко и хрипло заругалась ревнивая жена, ей в тон откликнулся сторожевой пес на дворе у Фудзивара, а затем и их привратник, а затем управляющий, пока, наконец, не послышался писклявый голосок самого хозяина дома: он наконец-то посмел что-то ответить своей почтенной и благородной супруге.
Молодой человек, почти совсем мальчик еще, худой и какой-то изможденный на вид, приостановился близ забора, слушая занятную сценку, но быстро пошел прочь, покачав головой, словно самому себе на что-то возражая. Его место охотно заняли другие зеваки: можно было не сомневаться, что уже к закату весь Хэйан-кё будет в подробностях знать, в чем госпожа Оюмэ обвиняла своего супруга и как тот тщился оправдаться. Должно быть, даже до Тэнно дойдет, непременно даже дойдет: Тэнно любит забавные истории и недолюбливает своего левого министра.
А тем временем худенький мальчик продолжал свой путь вдоль забора, мимо храма Фусими-Инари, мимо храма Хорошей Каннон, мимо чайной "Ветвь древа незнаема", то и дело светя своим фонарем в темные проулки и недовольно что-то бормоча. Мальчика звали Ёсимаса, и надо заметить, приходился он приемным сыном самому Абэ-но Сэймею, не абы кому. Как нетрудно догадаться, именно своего великого отца он и искал так тщательно и так безуспешно.
Великий отец пропал из дому вчера, ранним вечером, и Ёсимаса очень волновался, потому что нехорошее это дело, когда люди пропадают вот так вот среди бела дня – и ни слуху, ни духу. Конечно, сейчас время цивилизованное и нормальное, не то что дикая эпоха Нара, когда все могло случиться… да и бабушка, Кудзуноха-гицунэ, конечно, говорила не волноваться, мол, погуляет и вернется (а Сейрю-сама, хмурый синеволосый синсё, говорил, что загул для господина Сэймея вообще куда более естественное состояние, чем сидение дома)… конечно, Тода не волнуется, а значит, ничего страшного все-таки не случится… Но все равно стоило не оставлять дело на самотек, а пойти и попробовать поискать блудного отца.
Но отца не было и следа – что, впрочем, вполне понятно, в подпитии господин оммёдзи предпочитал передвигаться по воздуху – и даже малейшего признака его присутствия никак не замечалось: ни цветов на снегу, ни дальнего звона его веселого и вольного смеха, ни отзвука голоса. Конечно, отчаиваться пока не стоило; глупо было бы надеяться найти самого Сэймея, всего-то часа полтора поплутав по столичным улочкам. Хуже было другое: Ёсимаса внезапно со всей четкостью осознал, что заблудился.
Оно и немудрено: до этого лета он вообще ни разу не бывал в благословенном Хэйан-кё, а уж в эти края он и вовсе никогда не заходил. Самым главным сейчас было сосредоточиться и прогнать страх: в конце концов, он отличался удивительно цепкой памятью, а карт и планов города в отцовской библиотеке было столько, что злоязыкий Тода давно советовал оклеить ими нужник. А отец, кстати, соглашался: а что, все время на глазах будут, так и запомнятся… Но на картах все кварталы выглядели одинаково, а на высоких и одинаковых же заборах не было написано имен хозяев. Можно было, конечно, потревожить чьего-нибудь привратника и спросить если не дорогу, то хоть как зовут хозяев… Но Ёсимаса подозревал, что это сочтут неподобающим поведением и вместо ответа надают по ушам – объясняй потом, кто там твой отец!
Мимо величаво проплыли носилки с многозначительной надписью, выложенной по пологу золотыми шнурами: "Дондеже допреже, его же не пригоже". В носилках сидел нестарый еще господин с очень тоскливым лицом, и периодически подносил к остренькому и какому-то дрожащему кончику носа сеточку золотого плетения, наполненную розовыми лепестками. Его носилки тащили четыре человека, мало что великанского роста, толстоносые и пучеглазые, так еще и все целиком, кроме сапог и набедренных повязок, черные.
- Интересно, что это за разновидность ёкаев? – пробормотал Ёсимаса. – Не подскажете ли, этот господин – оммёдзи? – спросил он у приятного вида пожилой женщины, явно, впрочем, из податного сословия.
- А то ж! Это ж сам господин Кэйкаин Доман, величайший из ныне живущих оммёдзи! – уважительно откликнулась та. – Великий человек!
- Ну вот. Тут величайшие оммёдзи как у себя дома разгуливают, а он загулял. Как нельзя ко времени! – вздохнул мальчик. – Сударыня, а Вы, часом не видали такого… молодой, весь в белом и постоянно улыбается, но не зловещий дух?
- Чур меня! – отмахнулась та. – Иди себе с такими разговорами, доброй дорогой да из нашего квартала!
- Спасибо, сударыня, - поблагодарил Ёсимаса и, тяжко вздохнув, поспешил продолжить поиски.
Тем временем искомый Сэймей – а он, разумеется, и был тем молодым человеком в излишне легкой одежде, чью беседу с другом мы так нетактично подслушали – широким шагом шел по главному проспекту, торопясь дойти до Сэнагавы, близ которой, в заброшенном поместье, жили он и его семья. Вчера вечером он внезапно ощутил странное желание прогуляться до ворот Расё, где они с другом Сяо давно уже обустроили несколько вполне жилых комнат и недурную лабораторию. А надо заметить, что если уж Абэ-но Сэймея посещали какие-нибудь желания, он не оставлял их страдать от неудовлетворенности.
Вот так вот и вышло, что на рассвете приблизительно двадцать пятого декабря они с Сяо – тем самым Ито Сяо Маном, что некогда был любимым учеником Наривара-но Арихиры – сидели на воротах и смотрели на утренний город.
Конечно, Сэймей мог пойти и один или с одним из синсё; но одному было страшно, а от синсё – даже от верного Тоды – очень хотелось немного отдохнуть.
Холодный зимний воздух легко тек в легкие и словно окрылял, наполняя все существо силой и радостью, снег под ногами приятно поскрипывал, а друг, немного поотстав, негромко ворчал и жаловался на жену – то ли седьмую, то ли все-таки вторую, которая всем хороша, если ее не допускать до готовки.
Шаг сам собой сбился на почти танец, в горле легким родником почти сама собой пробилась любимая неприхотливая песенка:
- Там мне расскажут про небеса, выучат танцам за полчаса, скажут, какие читать заклятья – тут и начнутся все чудеса. И, возжелавши перемен, я возглашу… Что это?
- Шумят… - флегматично ответствовал Сяо. – Видимо, случилось чего.
- Рядом с домом шумят! – возразил Сэймей. – Нехорошо.
- У Вас, друг мой, дома двенадцать древних чудовищ, которых вежливо именуют сикигами, - возразил Сяо – Совершенно не представляю, чему тут волноваться.
- У меня дома совсем юный сын и пожилая матушка, под настроение играющая, что у нее маразм, - снова возразил Сэймей. – Поверь мне, ни двенадуать, ни две дюжины, ни сто сорок четыре сикигами не способны защитить моих близких от них самих. Особенно матушку мою лисицу. Надо бы поспешить – так, на всякий случай.
Ёсимаса наконец устал от бесконечной смены параллелей и перепендикуляров, от одинаковых ровных заборов, от одинаковых калиток и не менее одинаковых стен. Ему уже казалось, что он то ли попал в лабиринт, то ли в простенькую детскую игрушку, какая была у его двоюродного брата, родного сына воспитывавшей его тетки: такая глиняная плашка с запутанным желобком, а по ней гоняют маленькую бусину. Чувствовать себя бусиной вообще довольно странно, куда там Синрану с его бабочкой, но чувствовать себя бессмысленно катаемой по желобку безо всякого входа и выхода бусиной – еще хуже!
И главное, как назло, стоило очередной раз свернуть, как немедленно навстречу ли, или наоборот откуда-то сзади, или из-за угла выруливали носилки с этим, величайшим, и голые черные ёкаи изо всех сил таращили выпученные глаза, и идиотское "Дондеже допреже" мозолило глаза.
Усталый и до крайности раздраженный, он наконец прекратил метаться – хотя ему-то казалось, что он методично осматривает все возможные направления – и присел на деревянное крыльцо чайной со странным названием "Плодоносная Фейхоа". Должно быть, это было одно из еще не выученных им китайских слов, а скорее даже – имя особо плодовитой наложницы Тэнно. Как бы то ни было, чайная была совершенно пуста, только хозяин невнятно копошился где-то на кухне, да полупьяный завсегдатай пытался соблазнить подавальщицу, а та ловко уворачивалась и отговаривалась.
Особенно было обидно, конечно, из-за того, что ведь отправился же отца искать, а теперь наоборот – отец будет вынужден его доискиваться.
Мимо чайной опять проехал в своих носилках осточертевший Доман. На сей раз он особо прочувствованно вдохнул аромат розовых лепестков – хотя какой, к тэнгу-водолазам, аромат, три часа без малого по морозу ведь шастает! – и сладким, даже слишком сладким, голосом поинтересовался:
- Ты не замерз, дитя мое?
- Нет, почтенный господин, ничуть! – ответствовал Ёсимаса, поплотнее кутаясь в шерстяную накидку.
- Но я же вижу, что ты страдаешь от укусов холодного ветра! – возразил тот. – Как человек благородный, я хотел бы предложить тебе, дитя, укрыться в моих носилках.
- Право, в этом нет никакой нужды, почтенный господин!
- Уверяю тебя, это совершенно необходимо! Сарим! Помоги милому юноше приобщиться к живительному теплу! – кивнул он одному из ёкаев, и тот послушно, хотя и со странной медлительностью, пошел к Ёсимасе.
- Кин! – сдвинул брови тот, защищаясь от чудовища. – Повторяю, почтеннейший: я нискоько не нуждаюсь ни в чьей помощи или поддержке. Вскоре за мною соизволит прийти мой почтенный батюшка…
- Наивное дитя! Ты полагаешь, что твой жалкий кэккай устоит пред величайшим оммёдзи? Или, быть может, полагаешь, что перед ним устоит твой почтенный отец, несомненно, мастер оммё-до?
- Перед величайшим не устоит ни мой кэккай, ни, боюсь, мой достойный отец, - хмыкнул Ёсимаса. – А насчет Вас, почтеннейший – практика покажет.
- Сарим! Абудур! Кажется, кто-то нас оскорбляет... – попытался надуть тонкие губы Доман, и чудовища напружинились, готовые атаковать, когда светлым звоном боевого горна за углом послышалось задумчивое:
- Вот тебе тень, дорогой плетень, вот Вам, эмиси, лесной олень, Вам, государь – болтовню министров, Вам, государыня – ваш мигрень… Интересно, почему в песенке мигрень мужского рода, Сяо?
- А почему Вы меня спрашиваете, друг мой?! Как будто это я ее сочинил!
- Ну мало ли… - отозвался первый голос. – А вдруг ты случайно знаешь?
Ёсимаса тихо и успокоенно улыбнулся, а потом обернулся на голос и негромко сказал:
- Представляете ли, батюшка: я почти что успел испугаться!
Акира. Конеу эры Хэйсей
Когда Акира закончил приготовление обеда, в школе как раз закончились уроки, и радостная толпа старшеклассников высыпала на улицу, стараясь наораться за целых несколько часов вынужденной тишины. Впрочем, собственно на улицу пока никто не спешил: для шумного веселья идеально подходил школьный двор – большой, широкий, где среди вековых деревьев пряталась площадка для баскетбола и беговая дорожка, а за школой раскинулся глубокий пруд. На маленьком островке посреди пруда вот уже которое поколение учеников строило себе тайные убежища и секретные штабквартиры из наломанных на остальном участке сучьев, старых парт и сломанных стульев, а на берегу обязательно сидел кто-нибудь из учителей с удочкой – рыба в пруду не только водилась, но и активно клевала.
Такое великолепие и благоденствие объяснялись просто – активным покровительством первого лица в городском правительстве и главного богатея города, известного на всю Японию эксцентричного миллионера Нанасаки Нао. Этот человек мало что являлся живым средоточием всех известных человечеству пороков, так был еще и большим любителем детей. Во всех смыслах этого слова, что не мешало ему об этих самых детях заботиться и регулярно справляться о состоянии дорогих подшефных. Вот и сейчас его шикарнейший черный лимузин (по слухам, ручной сборки) удобно расположился у самых ворот и опустил стекло на заднем сиденье. Проходящие мимо мальчики украдкой кажут в его сторону бранный жест, девочки улыбаются, а учителя вежливо кланяются – и идут своей дорогой: сегодня у Нанасаки-сана нет настроения с кем-нибудь беседовать.
Невдалеке от лимузина курил, задумчиво провожая взглядом тонкие сизые струйки дыма, потихоньку растворяющиеся в воздухе, преподаватель общественных наук и рисования Сидзё Акари. Проходя мимо него, Оиси коротко наклонил голову, прощаясь.
- Спешишь куда-то? – поинтересовался учитель.
- Да, Акари-сэнсей. По делам, - вежливо ответил мальчик. – Но я действительно спешу.
Сидзё-сэнсей кивнул – мол, беги-беги – и вернулся к своей сигарете.
Он был последним, кто в тот день разговаривал с Хино Оиси.
Заволновался Акира только поздно к вечеру, когда несъеденный обед плавно превратился в ужин, был уже готов праздничный пирог для компании Люсио Каренина с пятого кладбища, а Изенька так и не появился.
- Может, у них опять Поход? – осторожно предположил кот: периодически Шушушу-сэнсей уводила свой класс в турпоходы по болоту. Это называлось "день здоровья" и кончалось всегда одинаково: группа терялась на болоте или в лесу и блуждала там три-четыре дня – пока их не обнаруживали, с помощью спутников, экстрасенсов, вещего сердца и такой-то матери переродной разгневанные и вусмерть перепуганные родители. Последний день здоровья вылился в месячную зимовку и обнаружение дотоле необнаруженной даже спутниками речки и рощицы… но это совершенно другая история. Хотя и Изенька, и его отец свою роль в ней сыграли.
- Думаешь? Вроде Нан-сэнсей клялся своей бабушкой, что до лета – никаких культурных мероприятий…
- Ну, у тебя ж телефон есть? Позвони, выясни… – лениво зевнул кот, демонстрируя острые и длинные, похожие на костяные иглы клыки. – Параноить-то зачем? Подумаешь, к ужину не пришел! Может у него… – кот нехорошо усмехнулся – Де-е-евушка завелась!
- Какие девушки?! Он же дитё еще, ему учиться надо! Вот я в его возрасте… – откликнулся Акира, лихорадочно вороша записную книжку.
- А ты не пример для подражания, а сухарь и книгожорка, - огрызнулся кот. – И потом, как раз в его возрасте ты, помнится, чуть не женился…
Но Акира на это ворчание только отмахнулся: что поделать, у долгой совместной жизни бывают далеко не только плюсы. Он звонил в школу.
- Да… да, конечно, никаких походов! То есть как не вернулся домой? Вот так вот взял и не вернулся? А обещался быть еще к обеду?.. нехорошо! Конечно, выясним. Только Вы сперва, Акирочка, позвонили бы Куросаки-сэнсею. Ну да, проктологу. Если его сын не дома – значит и с Вашим все в порядке. Конечно-конечно. Да просто замечательный! И Вам счастливого Рождества… – директор Нан недовольно повесил трубку. – Замечательный, конечно… хулиган отпетый! И Сандро, как назло – на Окинаве. Все против меня! – сделав такое заключение, директор откинулся на крутящемся стуле и мысленно взмолился, чтоб мальчишка Куросаки оказался где-нибудь где угодно, а он оказался бы ни при чем.
Увы. Не прошло и пяти минут, как телефон зазвонил снова:
- Алло! Алло, Куросаки-младший не только дома, но еще каким-то образом ухитрился не встретиться с Изенькой после школы! Он говорит…
"Так я и думал…" – тоскливо подумал директор. По всему выходило, что мальчика ухитрился пропасть где-то в школе. А значит… директор докурил сорок пятую за этот день сигарету с ментолом и взялся за телефон – значит, надо обзванивать учителей. И не забыть позвонить Нанасаки.
- Здрассьте, дорогой избиратель! – вежливо откликнулась трубка. – О… сочувствую. Сочувствую. Не в моем вкусе, видите ли… Видел, видел. Как ни странно, не показал, видно, спешил. В сторону кладбища. Да-да, было очень приятно…
Нанасаки был, для разнообразия, столь же не причем, как и Куросаки. А Акира не преминул перезвонить, дав директору на поиски всего-навсего жалкие сорок минут. И что прикажете ему говорить?
- Его видели Нанасаки и Сидзё-сэнсей, оба говорят, что он спешил куда-то в сторону кладбища. Более ничем помочь не могу. В конце же концов, это не я тут могу убудить видущее и прозреть ушедшее! И Вам счастливого Рождества!!! – бедную трубку на базу директор почти что бросил. Еще несколько минут он просто молча сидел, прикрыв рукой глаза, потом тяжело поднялся, достал из шкафа в виде "железной девы" новую пачку сигарет, поставил чайник, закурил…
- И Сандро – на Окинаве. Ну и бог с ним! – и, преисполнившись решимости, директор Нан Рицуё взялся за смету зимнего ремонта.
- Я не понимаю, он что, действительно считает, что раз я колдун, так сразу все могу? – сердито заломил руки Акира. – Я же всегда…
- Угу, - ехидно кивнул кот. – Ты никогда не умел гадать. В отличие от Ёсимасы.
- Ну должен же у меня быть хоть один недостаток, - фыркнул колдун. – Но ками и Каннон, неужели никто не может мне помочь?.. Помочь! Точно! Кладбище! – и Акира, на ходу набрасывая черненькое пальто, унесся прочь вниз по улице. За ним, лишь мгновение помедлив, последовал и его кот.
А на Кладбище №5 обитал замечательный, уже несколько раз нами упомянутый Люсио Каренин – крупный крепыш выше среднего роста с не отмеченным печатью интеллекта лицом и необычайно густыми черными бровями, лучший ученик школы №1 и руководитель Кружка по изучению традиционных религий. Это был человек замечательной доброты, всегда готовый помочь любому и в любой беде. Нередко можно было увидеть, как он догоняет на улице недостаточно, по его мнению, счастливого человека и, придерживая его за плечо (чтоб не сбежал, ведь они же не понимают своего счастья!), произносил низким, вкрадчивым голосом:
- Вам… помо-очь?
Надо сказать, отказавшиеся были в меньшинстве.
- Отыскать Вашего сына? – переспросил Люсио. – А что, он пропал?
- Да, сегодня. Пошел на кладбище – и с концами, - вздохнул Акира, распаковывая праздничный пирог и доставая длинный старинный нож с костяной рукоятью.
- Ну, я… я постараюсь Вам помочь, конечно… – как-то странно неуверенно протянул Люсио, пряча глаза. – Непременно. Вот сейчас мы только Ваш пирог съедим, и…
- А-ки-роч-ка, а он врет! – радостно прошептал кот. Это следовало понимать как "Можно я его съем?".
- Вижу, - так же шепотом отозвался Акира. Это означало "Пока не стоит, там посмотрим…"
- А твой сын – это не очкарик из нашего класса, отвязный такой? – неожиданно спросила рыжая Ларк, как всегда в желтой обтягивающей юбчонке и таком же желтом топе с вырезом. – Если он, то я его, кстати, видела.
- Тебе показалось, Ларк! – строго возразил Люсио.
- Это с чего это еще? – возмутилась девица. – Я, в отличие от некоторых, перцовкой с кактусами не злоупотребляю! Сказано, видела я этого, как его, Хино. Он с Сукасимой гулял. Знаешь такого Сукасиму, Акирочка?
- Это такой длиннолицый, о котором был последний "Мемуар" в "Милицейском вестнике"?
- Ну да, он, - Ларк, не удержавшись, фыркнула: видимо, тоже читала мемуар, который начинался с "Я, и Сука, и сима, и многое помимо того" и продолжался в том же духе. – Он раньше с Люськой учился, в "Гении". А теперь то ли выгнали его, то ли что, но он к нам заявился. Говорит… ой!
- И что же он говорит? – ласково уточнил Акира. – Рассказывай, не бойся.
- Ну… - Ларк вздохнула – Короче, он хочет покорить Нурарихёна, ага. Говорит, мы его используем…
- Как астрально-ментальную батарейку, питающую наше биоэнергоинформационное поле! – торжественно провозгласил, заходя в склеп для собраний, рекомый Сукасима. В руке он держал чью-то отрезанную руку. – Вот этой божественной, не побоюсь этого слова, рукой! Этой рукой, чистой, как ветвь сакуры! Этой рукой, напоенной кровью поколений и поколений могучих магов! Этой рукой, принадлежащей…
- Сукасима-кун, у нас гости! – попытался было остановить этот поток слов Люсио, но добился прямо противоположного результата.
- Так вот, как я говорил, этой замечательной рукой, в присутствии независимых свидетелей, чьи очи скептиков впервые узрят настоящую магию, торжество оккультных наук над косной реальностью, мы призовем монстра Нурарихёна! Готовьтесь, готовьтесь, вы можете не выдержать того противоестественного ужаса, который таится во всем его облике…
Акира, не отрываясь, смотрел на руку – белокожую, с тонким узким запястьем, с длинными суставчатыми пальцами со сбитыми костяшками. Зверек, замерший было на плече, хищно оскалился и приготовился прыгать. Люсио Каренин, прижав руку к лицу, болезненно сморщился, как от съеденного лимона. Одна только Ларк, еще не понявшая, к чему все идет, заинтересованно слушала пламенный монолог Сукасимы. Она вообще любила слушать художественный бред.
- Итак, сейчас начнется ритуал выманивания! – наконец провозгласил оратор, поднимая отрезанную руку горизонтально над головой. – Начнется МАГИЯ!!!
- Ага, - кивнул Акира. – Сейчас начнется. – И как-то устало прикрыл веки.
А потом рука шлепнулась на пол. Рядом с довольно неприятного вида тритоном, к которому, как к мышке, немедленно метнулся белый ушастый зверек. Акира в последний момент поймал его за шкирку:
- Не сейчас, - и бросил тритончика в пустой пластиковый стакан. – Люсио, где Изенька? – поинтересовался он, спокойно, безо всякого аффекта.
- Э… ммм…
- Он в кладовке! – пришла на помощь Ларк. – Которая за склепом!
- Спасибо большое. Счастливого Рождества! – так же спокойно поблагодарил Акира и пошел к выходу.
- Э! Акирочка, постойте! – очнулся Люсио. – А как же Сукасима? Вы ведь не скормите его…
- Неа, - мотнул Акира головой, осторожно приставляя сыну руку на место, - Я его в пруд выпущу. Дня через три… нет, через недельку можешь его ловить и целовать.
- Зачем?
- А Ларк что, согласна целовать тритона, который еще и Сукасима? – вопросом на вопрос ответил Акира. – Изенька, ну сколько раз тебя просить: если куда-нибудь собираешься, ты мне позвони. Или хоть смску кинь…
Полубессознательный Оиси слабо улыбался, вися на руках у отца и слушая его сердитые причитания. В пластиковом стаканчике тихо возился тритон. Наконец, слова у Акиры закончились и он тихо запел:
- Множество есть у меня идей, да благодарности от людей я не дождусь, хотя жду ужасно: люди считают, что я – злодей…
Сэймей. Где-то в эпоху Хэйан
- Значит вот ты каков, Сэймей из Абэ, - хмыкнул Доман. – Что ж, смотри-ка внимательнее! Ты видишь пред собою величайшего оммёдзи. Оммёдзи, которому нет нужды в допотопных уловках и устрашающих сикигами. Совершенство среди оммёдзи, могу даже сказать, равно преуспевшего во всех ветвях благородного искусства!
Акира старательно огляделся.
- Вы про Сяо? О да! Совершенно согласен, мой друг и впрямь преуспел во всех начинаниях. Но причем тут я?
- Ты не только невежда, Сэймей из Абэ. Ты, оказывается, еще и невежа. Что ж, объясню проще, доступно для таких, как ты: я – величайший из ныне живущих оммёдзи. Кэйкайн-но Доман. Так яснее?
На сей раз изумление на лице счел нужным изобразить уже Сяо:
- Мне крайне неловко, но на чем основывается такая… прискорбная самоуверенность? Ведь вся столица знает…
- Что там столица – вся Япония! – порывисто встрял Ёсимаса, но быстро осекся. Сяо ласково потрепал его по плечу.
- Да, и впрямь, вся Япония, до самых западных островов, до самых северных льдов, до последнего, извините за выражение, эмиси, знает, что величайший из ныне живущих волшебников – Абэ-но Сэймей! А Вы, простите, забывшийся выскочка.
Доман только отмахнулся, очередной раз поднося к лицу золотую сеточку с розовыми лепестками:
- Это все сплошная реклама, никоим образом не подтвержденная. Подумаешь, сын кицунэ, подумаешь, ученик алкаша Наривары – велик труд – родиться и учиться! А реальные его достижения кто-нибудь вообще видел? И не надо мне про Тоду! Это еще доказать надо, что это – Тода, а не абы что! Нет, нет и нет. Сам Тэнно, выслушав мои аргументы, признал меня лучшим среди мастеров оммё-до.
- Тэнно? – изумился Сэймей. – Что он, пьян был, что ли?
- Пьян или трезв – не столь важно. Важно, что ты, Сэймей из Абэ – шарлатан, а я, Кэйкайн-но Доман – величайший мастер пути Инь-Ян.
- Вот значит как… - протянул Сэймей.
- Именно так!
Сэймей широко улыбнулся:
- Рад за тебя! Поздравляю. Так мы пошли тогда? – и, взяв сына за запястье, потянул его к темной арке переулка.
- Я… я не понимаю! Сэймей! Я сказал, что я – величайший из ныне живущих оммёдзи! И что Тэнно признал это!
- А я сказал "ну ладно, поздравляю". От меня-то тебе что надо, о величайший?
- Но разве ты не собираешься оспаривать титул? – растерянно спросил Доман.
- А зачем? – искренне удивился Сэймей. – Разве это что-то изменит?
- То есть как это – зачем? А как же почет? А как же деньги?
- А ты знаешь, сколько мне платили раньше? Так мне интересно, что они там ухитрятся урезать. А почет…
- Отец все равно останется лучшим для тех, чье мнение он ценит, - неожиданно тихо и твердо сказал Ёсимаса. – И в кругу этих людей нет ни Вас, ни Тэнно с его двором.
- Вроде того, - кивнул Сэймей. – Да что ты такой зеленый-то! Может, дать тебе травку от запора и разлития черной желчи?
Кэйкайн-но Доман вскочил во весь рост в носилках (чернокожие великаны аж пошатнулись) и с гневно крикнул:
- Слушай меня, сын киуцнэ, Сэймей из Абэ! Этим вечером, перед лицом Тэнно, состоится состязание. Оно раз и навсегда докажет, кто из нас двоих более искусен в оммё-до! И только попробуй не прийти! Сарим, Абудур, Касим – вперед, лисья сыть!
- Зацикленный он какой-то на этом титуле, - покачал головой Сэймей, провожая носилки взглядом.
- Точно. По-ученому это называется "мономания", друг мой, - согласился Сяо.
- Псих сумасшедший, - сердито буркнул себе под нос Ёсимаса.
Дома, как оказалось, было так шумно именно из-за исчезновения мальчика: наученная прошлым опытом, Кудзуноха-гицунэ уже заранее его похоронила и устроила оплакивание, не считаясь с авторитетным мнением ни Сейрю (уверенного, что ребенок где-то спит), ни Тоды (уверенного, что стоит на все забить), ни даже Рикугоо (уверенного, что буде бы что стряслось, хозяин Сэймей был бы в центре заварушки). Когда вся семья выскочила ему навстречу с радостными возгласами, благодаря богов за то, что с ним все в порядке, Ёсимаса испытал жгучий, невыносимый стыд.
Лучше бы его отругали! Лучше бы, как тетка Саюко, высекли соленой розгой! Лучше бы заперли в темной кладовке или заставили бы убирать в свинарнике! А они только радовались и смеялись, вспоминая прошедшие страхи. И ни слова в упрек. Даже от вечно сердитого Сейрю.
Тот наоборот, похвалил: мол, молодец ребенок, ответственным растешь, об отце-дураке заботишься…
Наконец, удалось вырваться от родных и близких и спрятаться в темном и тихом чуланчике. Спрятаться, уткнуться носом в колени и начать себя ругать. За глупость, безответственность, самоуверенность… За то, что едва не попался тому мерзавцу. За то, что так глупо встрял в разговор взрослых. За все подряд.
В углу прошуршало и появился – как всегда, легкий и неслышный – Тода.
- Что, угрызаешься? – фыркнул он, в образе кошки усаживаясь напротив и оборачивая длинным хвостом тощие лапы.
- Я вел себя, как полный идиот.
- Бывает, - повел хвостом Тода. – Забей!
- Но отец из-за меня встрял в эту историю с состязанием!
- Если и встрял, то не из-за тебя, – возразил сикигами. – А потому, что ему любопытно, или скучно, или просто нечего делать. Я его уже давно знаю, и поверь мне: еще никто его не заставил делать то, чего он не хочет.
- Но он совсем не хотел! Он хотел разойтись по-хорошему, а теперь придется…
Тода сердито встряхнул ушами и слегка сменил позу, по-прежнему тараща огромные желтые глаза – немигающие и несколько жутковатые.
- Так. Давай-ка по порядку. С кем разойтись? Что за состязание? И причем тут ты?
- Я ушел его искать и немного заблудился. Мне встретился какой-то странный оммёдзи, он все время нюхал розы своим сизым носом и ехал в носилках, а носилки несли черные ёкаи-великаны. Он начал ко мне домогаться, и тут явился отец. Отец хотел меня забрать, но тот пристал уже к нему, заявляя что он, мол, величайший из оммёдзи и так решил Тэнно. Отец сказал: "На здоровье!" и опять хотел уйти, но тот совсем взбеленился и велел вечером быть у Тэнно. На состязании на звание лучшего мастера оммё-до.
- И всего-то?!
- А что, этого мало? – хмуро скривился мальчик.
- Да как тебе сказать… – Тода фыркнул. – Вот если бы ты, например, поссорился с Нурарихёном… или ограбил храм святой Аматэрасу… или, например, втянул Сэймея в свару с владыками загробного мира… или открыл бы Врата Ада…
- Хватит! Хватит уже!
- Так вот, если б ты натворил все это, я говорю – все равно были бы мелочи. Забей. Просто в другой раз пойдем искать нашего блудного оммёдзи вместе, ладно?
Ёсимаса неуверенно улыбнулся:
- Спасибо Вам, Тода-сама.
- Да не за что, всегда пожалуйста, спасибо не булькает. Ты просто не привык еще с нами, Ёси-тян, - Тода-кот подумал, подошел к мальчику и завалился набок:
- Хочешь почесать меня за ухом?
- Ёси-тян говорит, ты встрял в какое-то состязание? – Тода, на сей раз в облике человека, зашел в комнату.
- Встрял, встрял, - покивал Сяо, запивая курочку чарочкой компота. – По самые пяточки.
- И какого рода состязание? – мрачно поинтересовался Сейрю. – Надеюсь, не кто больше выпьет или кто краше спляшет?
- Не, - мотнул головой Сэймей, дожевывая пирожок. – Кто круче колданет. Псих какой-то ненормальный, помешан на том, что он самый лучший из оммёдзи.
- И Вы, Сэймей-сама, позволили ему так Вас оскорбить?! – возмутился Рикугоо.
- Да мне что, жарко, что ли, от того, что он – величайший? Пусть бы был, по-моему. Но ему надо комедию устроить, чтоб прилюдно…
- Это все подавленные детские комплексы, - авторитетно заявил Сяо, облизываясь. – В книге "Толкование сновидений" великий Фурё Дзиги подробно об этом пишет, рекомендую.
- Ой, опять этот твой Фурё всезнающий… - скривился Сэймей. – Как по-моему, так он просто озабоченный на всю голову, вот и вся мудрость.
- А я бы почитала, - хихикнула в рукав Кудзуноха-гицунэ. – Они, озабоченные, всегда очень интересные. Взять, например, господина поэта Аривара. Слыхали, как его застали у придворной дамы, госпожи Изумрудноых покоев? Он тогда очень остроумно заметил….
- Да кто этого не слыхал! Ты, Сэймей, лучше про состязание расскажи.
- А что тут рассказывать-то, я же ничего не знаю! Просто вечером надо явиться пред очи Тэнно и показать, на что я способен.
- Ну, уж ты-то им покажешь, лисеночек мой хитроглазый! – уверенно сказала Кудзуноха. – Так вот, а поэт Аривара, когда муж госпожи из Изумрудных покоев его с ней застал, заметил вот что…
В саду дома Абэ-но Сэймея было тихо и удивительно спокойно. А еще здесь было тепло.
Солнце, высоко уже поднявшееся над великой столицей, щедро лило на нее свои лучи, золотя сугробы и снежные пустоши, зажигая алым огнем крыши и тории, превращая лед в алмазы и деревья – в причудливый театр теней. Яркое и холодное, бесконечно далекое, оно прилежно освещало путь замерзшим прохожим и медлительным быкам, кокетливым кавалерам и загадочным дамам, прячущимся от него за тростниковым или шелковым пологом носилок.
Невыразимо-прекрасный на рассвете, сейчас, во второй половине дня, город казался полувымершим, словно в нем свирепствовала война или чума. Снега и льды, закутанные по самый нос люди и обычная зимняя тишина, делали его непривычно-строгим, почти мрачным, почти бесцветным. Но здесь, в саду Абэ-но Сэймея, все было не так.
Здесь среди глубоких сугробов цвели яркие хризантемы, похожие на упавшие с неба звезды, здесь зеленели сосны и ели, здесь по-зимнему безлистная яблоня клонила над прудом ветви, отягощенные крупными плодами, а в пруду беспечно играли карпы и какая-то рыбья мелочь, да стукал фонтанчик, над которым висела вечная радуга. Здесь в самую холодную зиму было тепло, и Ёсимасе очень нравилось сидеть здесь на скамеечке близ пруда, уча очередной урок и слушая краем уха, что творится в доме.
Сейчас вот, например, бабушка Кудзуноха рассказывала о том, как остроумно отшутился застигнутый за прелюбодеянием известный пошляк Аривара-но Нарихира. Тоже мне, шедевр остроумия: "Ну, вы ведь не сердитесь, если сосед по дружбе вспашет и засеет ваше поле? Вы просто собираете урожай, радуясь, что Вас избавили от трудов. Так и ныне Вам следовало бы меня поблагодарить – благо, и труд сей Вам уже не по силам". А ведь вся столица смеется.
Падение нравов от переизбытка материальных благ, по верному слову замечательного философа новейшего времени Рона Тичи – иначе и не скажешь. Ёсимаса покачал головой и вернулся к книге "Об искусстве гадания", когда его от ворот окликнула молодая девушка:
- Эй, молодой господин! Вы не родня господину Сэймею будете?
- Родня, сударыня. Я его сын.
- Ай, удача-то какая! Меня Ёко зовут, я служанка при дворе государыни. Тебе велено со мной в повозку сесть и ехать во дворец, вот что!
- Это еще зачем? – насторожился Ёсимаса.
- Ай, я бедная маленькая женщина, откуда мне знать? Говорят, для какого-то состязания.
- А… Понятно. Хорошо, сударыня Ёко, пойдемте. Можно мне книгу с собой взять?
- Уж и не знаю… А, попробуй! Хуже-то от книги всяко не будет, верно?
- Абсолютно!
Тэнно-сама – пожилой дяденька, стремившийся достичь совершенной формы – шара – и весьма в том преуспевший, уже порядком лысеющий и несколько обрюзгший, но сохранивший часть обаяния давно ушедшей молодости, сидел за желтой шелковой занавеской и ждал.
Когда позавчера левый министр Фудзивара доложил ему, что присвоил звание величайшего мастера Инь-Ян какому-то Кэйкайну, о котором до сих пор не было и слуху, Тэнно очень удивился, но и обрадовался: это означало, что скоро Сэймей снова вытворит что-нибудь этакое, забавное. Тэнно еще с самого раннего детства, лет с трех, когда ему впервые дозволили посмотреть на праздничное представление с фейерверками, устроенное оммёдзи из Абэ, считал Сэймея чем-то средним, между дедом Морозом и святым Буддой: добрый, замечательный и приносит всем радость и веселье.
Потому, стоило высокому, ничуть с тех пор не постаревшему оммёдзи зайти в залу и склониться в подобающем случаю низком поклоне, Тэнно нетерпеливо велел начинать.
Сперва обоим колдунам следовало поразить зрителя чем-нибудь этаким, зрелищным.
Вышедший первым Доман сотворил из воздуха хищного крылатого белого тигра с зелеными полосами, который принялся носиться по зале с утробным жутким рыканьем, до обморока пугая не только нежных кавалеров, но и ко всему привычных дам. Хорошо еще, Сэймей вовремя топнул ногой, превращая кошмарное чудище в очаровательный куст сирени, из которого вылетела райская птица и спела трогательную песенку о совушке, которая была девушкой, под всеобщие апплодисменты и восторженное аханье.
Доман заскрипел зубами и приготовился ко второму испытанию.
Теперь соперникам предстояло показать свое искусство обуздывать духов. Наученные горьким опытом, дамы и кавалеры поплотнее прижались к стенкам, ожидая, что же покажет господин Кэйкайн на сей раз.
И тот не подвел: из водоворота розовых лепестков вытащил за косы в центр залы хрупкую девицу с двумя тощими хвостиками, с размаху прилепил ей на лоб фуду и провозгласил:
- Сейчас, о Тэнно-сама, я уничтожу это зловредное создание, именуемое "кицунэ", которая коварно пряталась среди девиц на улице Ив, соблазняя ни о чем не подозревающих клиентов! – и уже занес руку, чтобы, коснувшись бумаги, прочитать смертельное заклятье, как его остановил окрик Сэймея.
- Кин! – и пальцы Домана наткнулись на незримую преграду. – Тэнно-сама, клянусь, я не мыслил препятствовать демонстрации искусства моего, с позволения сказать, соперника, но ведь если он убьет лисицу, ее мстительный дух умертвит большую часть находящихся в этом зале!
- Это было бы… неприятно, - рассудительно заметил Тэнно. – Доман, ты знаешь способ справиться с этой противоестественной сущностью без смертоубийства?
- Это невозможно!
- А ты, дорогой Наш Сэймей?
- Разумеется, Тэнно-сама. Дозволите ли? – Сэймей подошел к лисичке и, аккуратно оторвав у нее со лба бумажку с заклятьем, шепнул ей на ухо:
- Давай так: ты притворяешься, что мне подчинилась, а я тебя не трогаю? Ак-соку-дзен!
Лисичка охотно согласилась и покорно пошла за Сэймеем назад на его место, не забыв низко поклониться дамам, кавалерам, Доману и – ниже всего – Тэнно-саме.
Наконец, пришел срок третьего испытания: в ясновидении. Обоим колдунам предстояло загадать друг другу по загадке, которую следовало решить с помошью ясновидения.
Сэймей всерьез приуныл: ему никогда не удавалось ни провидеть прошлое и настоящее, ни угадывать в звездных картах будущее. То есть, как раз угадывать-то изредка удавалось, а вот научно предсказывать – никогда.
Напротив, Доман был совершенно уверен в себе, довольно улыбался и словно заранее торжествовал победу. В какой-то момент Сэймею даже показалось, что самое состязание затеяно ради этого последнего испытания, в котором его собирались посрамить на потеху двору.
Доман прищелкнул пальцами и давешние чернокожие рабы-ёкаи вытащили здоровенный окованный железом сундук, поставили его посреди залы и замерли за спиной у хозяина.
- Сэймей из Абэ, покажи нам, каков ты в ясновиденье: скажи, живое или неживое спрятал я в этом сундуке? – голос Кэйкайна почти срывался от сдерживаемой радости.
- От одного тебя зависит, оммёдзи Доман, - медленно, словно ступая по болоту, произнес Сэймей – Будет то, что в этом сундуке живым или же мертвым.
Доман хрипло усмехнулся – в его горле что-то булькнуло:
- Молодец, Сэймей. Задавай свой вопрос!
- Ответь мне, оммёдзи Доман, как звали матушку моего синсё, Сейрю Рю-о?
- Матушку его звали Янфэн по-китайски, а по-нашему Сэйфу. Странное имя, - отвечал Доман, помедлив мгновение.
"А он и впрямь силен в ясновидении…" – недовольно подумал Сэймей, и вслух признал:
- Да, ты ответил верно. Спрашивай!
- Скажи мне, Сэймей из Абэ, разумное или неразумное спрятал я в своем сундуке? – и снова эта странная торжествующая нотка в голосе, снова этот булькающий смешок.
Нет, неразумное не вызвало бы у него такой злой радости!
- Как ни сомнительна мне мера той разумности, - меланхолично ответил Сэймей, - Но оно разумно безо всяких сомнений.
- Однако! И снова ты угадал, Сэймей. Что ж, я жду!
- Каков был любимый напиток моего покойного сэнсея?
- Кхм… – Доман презрительно скривился – Как ни постыдно это звучит, сакэ на мухоморах. Не сказал бы, что это достойно оммёдзи…
- Да я и не спрашивал, достойно или нет. Ну, что там у тебя?
Доман улыбнулся особенно широко и как-то почти безумно.
- Назови, - он аж задохнулся от переполнившего его восторга – Имя того, кого я спрятал в сундуке!
Сэймей кивнул и начал для виду шептать какую-то белиберду, словно собираясь это имя узнать, тем временем лихорадочно соображая, кого же такого мог запихать в сундук тронутый Кэйкайн. Как всегда при сильном волнении, голова работать отказывалась и мысли не шли, а время поджимало, когда он услышал тихий шепоток спасенной лисицы:
- Там у него сыночек Ваш! – и едва не вскрикнул, то ли от ярости, то ли от ужаса, но мигом взял себя в руки и на сей раз начал читать настоящее заклинание. Закончив, он подошел к сундуку, положил руку на его крышку и сказал:
- Имя узнать оказалось нелегко, уж больно оно тайное, не для всякого уха. Только вот ума не приложу, как ты его сюда запихнул?
- Кого это? – недоуменно переспросил Доман. – Называй уже имя!
- Хорошо. Рауко! – и не успел Кэйкайн возразить, как крышка откинулась и из сундука показалась чудная, не птичья, не драконья голова Пернатого Змея Тоды. – А теперь ответь-ка мне на третий вопрос, Кэйкайн-но Доман: как посмел ты похитить моего любимого сына, Абэ-но Ёсимасу, и вовлечь самого Тэнно-саму в сей непристойный фарс лишь ради того, чтоб потешить свое честолюбье?!
- Не стоит, дорогой Наш Сэймей, не стоит! – возразил Тэнно-сама. – Пусть он на эти вопросы лучше в Нашей Собственной канцелярии отвечает. А ты забери-ка свою зверушку и ступай себе домой с миром… величайший Наш оммёдзи, Абэ-но Сэймей.
Небольшой эпилог
- Где ни случится у нас беда, сразу "Подайте" – кричат – "Сюда этого вот колдуна Сэймея, он виноват!" Мне ж обидно, да? Я ведь совсем-совсем не знал, где там у вас и какой скандал – я по Хэйану, с девицей Ёко, вдоль Сэнагавы весь день гулял… - Акира положил на рукав рубашки последний стежок и вздохнул:
- Интересно, чем все это безобразие с Сукасимой аукнется?
- Вряд ли аукнется, - возразил Изька, баюкая руку. – Он просто псих и укурок, его свои же побаиваются и недоблюбливают.
- В том-то и дело, Изенька. Когда нормальный человек делает большую и глупую гадость – впрочем, всякая гадость глупа – он понимает, что натворил, раскаивается и больше так не делает. А вот если психу и укурку помешать делать гадость, он обижается и начинает мстить. В меру своего разумения – то есть гадко, глупо и мелочно. И выходит обычно крупная пакость.
- Из мелкой мести? – усомнился Изенька.
- Из мелкой. Вот, например, Сэймей. Однажды он осадил одного придурковатого мерзавца по имени Доман. Помешал ему приставать к малолетке. И что?
- Что?
- Доман нанял лисицу и похитил сэймеева сына, Ёсимасу. Потом попытался под благовидным предлогом убить лисицу, чтоб не проболталась. Ну и Ёсимасу тоже собирался убить, заодно выставив Сэймея полным дураком перед всем тогдашним двором.
- Не вышло? – усмехнулся Оиси. Отец часто начинал приводить примеры из жизни Сэймея, причем приводить так, будто рассказывал о собственной жизни, просто стеснялся сказать прямо и пользовался псевдонимами.
- Не вышло. Понимаешь, Доман же был идиот. Он придумал какое-то дурацкое состязание на звание первого оммёдзи на Ямато, созвал весь двор, выманил самого Тэнно – а у Тэнно мигреня, ему ни до чего, он на все согласен – и начал со всем возможным пафосом убивать лисицу. А та, конечно, была хиленькая еще, всего два хвоста... но все равно живая душа. В общем, Сэймей заполошно заорал, мол, прекратите общественно опасные опыты над лисами, она ж всех нас сейчас до смерти проклянет – Тэнно, понятно, перепугался, в итоге и лисица осталась жива, и Сэймей в выигрыше. И лисица, благодарная, рассказала ему про похищение.
- И что?
- А! Там, - заулыбался Акира этакой нехорошей улыбочкой – было состязанье "угадай ответ". Ну, типа "что у меня в кармане?", только он все спрашивал – что, мол, у него в сундуке? Живое или мертвое, разумное или неразумное, и наконец – а как оно по имени.
- И? – подался слегка вперед Оиси, невольно заражаясь энтузиазмом рассказчика.
- А Сэймей прочитал тайком заклинание, и поменял местами своего сына из сундука и своего самого сильного сикигами. Ему – имя, сестра, имя! А он – "Тода!" – и крышку откинул. Ну, он-то крышку, а Доман чуть копыта не откинул…
- Вот видишь, все же хорошо кончилось. Значит и в нашем случае…
- Ничуть. Видишь ли, Доман затаил злобу на так перехитрившего его Сэймея, и остаток жизни посвятил тому, что строил против него коварные планы и организовывал заговоры. И ведь добился своего, в конце концов! Завлек всякими обещаниями сэймеева внука, тот своих отца да деда с прабабкой из дома выжил, с ёкаями дружбу завел, Домана начал привечать, как родного отца…
- Ты просто параноик, Акира, - решительно возразил Оиси. – Но так и быть, я постараюсь быть поосторожнее.
За окном кружило воронье. Вечер постепенно превращался в ночь, и городок Каракуровка засыпал до нового светлого утра, чтобы видеть сладкие сны и ждать завтрашней удачи.
Свистела пронзительно привезшая Сандро с Окинавы предпоследняя электричка – а может быть, пузатый чайник на кухне у доктора Мураки, и грустная сероглазая луна, как тысячу лет назад, ласково склонялась над столицей мира и покоя.
Судьбы начертаны в небесах
– Сыплется снегом песок в часах –
Долго ли мне танцевать беспечно
С ленточкой розовой в волосах?
Долго, не долго – не мне решать.
Мне – колдовать, пить сакэ, плясать,
Мне – чудеса создавать без счета,
Воздухом вечной весны дышать!
Жанр: приключения
Краткое содержание: о том, как Сэймей поссорился с Доманом, а также маленькая зарисовка из жизни городка Каракуровки и его замечательного жителя, Асахи Акиры.
Пояснение-примечание: городок Каракуровка, как я уже где-то писал - художественный портрет нашего поселка, а его жители - попытка изобразить моих добрых друзей и знакомых, наделив их именами *(порой)* анимешного происхождения. Так что авторские права могут спать спокойно)) Для тех, кому станет скучно с самого начала, отмечу, что большую часть рассказа занимает все-таки хэйанская история
Ах, да. Песенка (на мотив "Фонтанки") - моего собственного сочинения. Веселого Нового Года!
Дети Сэймея
Фарс истории всегда повторяется дважды.
Цюй Мэн, хэньский мудрец
Цюй Мэн, хэньский мудрец
читать дальшеАкира. Конец эры Хэйсей
Пригород Киото, Каракуровка – удивительное место. Там живут странные люди, которые тянутся к странным мечтам – а рядом с людьми живут в мире и даже безмятежности коварные и не очень коварные ёкаи, жуки-муси и прочая сверхъестественная шушера. Здесь в городской школе преподают призраки и учатся юные чародеи и пришельцы из параллельных миров, а в каждом доме помимо телефона полиции висит телефон участкового милиционера и участкового шинигами. Здесь дети мечтают не о карьере торговца или политика, а о служении врача или полицейского, а взрослые стараются помочь им в достижении мечты. Здесь худшим кошмаром школьников и их родителей является школа "Юный гений", а лучшим учебным заведением – официально признанная ШД. Здесь все не так, как в остальном нормальном мире.
Средоточие Каракуровки – Хутор, квартал, протянувшийся вдоль русла загнанной в подземные трубы реки Сунагавы. Это просторные деревенского типа домишки, с обязательным приусадебным хозяйством, с косыми квадратами маленьких рисовых полей и ветвистыми плодовыми деревьями, с сараями, в которых несомненно кто-то живет – возможно, бедные родственники, а возможно, и аккуратно платящие за крышу над головой жильцы – с красными воротами храмов и красно-белым бумажным фонарем перед отделением милиции, с единственным электрическим фонарем – едва ли не ровесником всего города, подслеповато моргающим рыжим глазом на окраине Хутора, близ "многоэта-ажек" – пятиэтажных домов, похожих на огромные прираскрытые книги, с этими самыми многоэтажками-новостройками – как же, они появились уже после второй мировой! – среди которых прячется общежитие Медико-юридической академии, она же Высшая школа искусств, и в которых респектабельные граждане ходят друг к другу в гости через балкон…
Так что, наверное, ничего странного нет в том, что наша история началась одним декабрьским утром именно здесь, в этом городке и этом его квартале. Героя этой истории звали Асахи Акира, так что утро ему очень подходило.
***
Утро в Каракуре начинается рано. Еще до рассвета торопятся на станцию трудолюбивые служащие токийских фирм, седлают свои велосипеды разносчики газет, молочники и зеленщики, полицейские расходятся по своим постам, пьяненькие клиенты расползаются по домам от красоток из ивового квартала, на Хуторе просыпается госпожа Ёма, а может быть – ее малорослый и шустрый муженек Кеншин, а вслед за ними просыпается и весь Хутор.
По улице проходит высокий паренек в сиреневом хаори поверх простенькой водолазки – младший сын Ёмы, Ясямару – стучится в ворота, окликает сонных граждан, помахивает бумажным фонариком на длинной ручке – уличного освещения на Хуторе нет, только на самом краю, за общежитием Юрмеда, мигает подслеповато желтый круглый фонарь на длинной ножке. Под фонарем позевывает Нан Рицуё, или Рицу-сэнсей – улыбчивый директор каракуровской школы номер один – ждет Сандро, преподавателя Закона Божьего. А Сандро что-то не спешит – видать, заспался. А меж тем из четырехэтажек, видавших еще американские бомбежки, выползают первые школьники и, не замечая своего директора, бегут по тоненькому снегу в сторону Кладбища – впереди самый храбрый с фонариком, за ним – остальные.
Последним выбегает акирин сын, Изька из девятой квартиры, и – единственный – кланяется на ходу господину директору. А Сандро все нет. Из окошка на третьем этаже высовывается изькин отец, Акира, и кричит:
- Сандро говорил Богомерзкому, что сегодня на работу не выйдет – задержится на Окинаве.
- А почему он говорил это Богомерзкому, а не мне? – вопрошает великое Дао директор, но покорно плетется все туда же – вниз по улице к пятому кладбищу, и по нему, мимо мавзолея Рэйни Ни и за вторые ворота – те, у которых притаился магазинчик "Все для любимой" – к серому прямоугольнику школы.
А остальной Хутор продолжает пробуждаться.
Юджин Каренин, хозяин шикарного особняка на краю кладбища, прицепляет золотые запонки к пурпурному пиджаку, и завязывает на шее зеленый фуляровый платок: сегодня его ждет очередное собрание клуба душеедов, и он не может ударить в грязь лицом или чем-нибудь еще. Его сын Люсио, тем временем, столь же тщательно прицепляет кусочек пластилина с прядью отцовских волос к куколке из соленого теста: у него сегодня не менее важное собрание кружка по изучению традиционных религий.
А в сером небе потихоньку разливается синева – как будто в стакан воды опустили испачканную кисточку – и на небосклон белым мячом выкатывается позднее зимнее солнце. Желтый фонарь последний раз мигает, и гаснет – словно на прощанье подмигнув убегающему в сторону Юрмеда студенту, которого все так и зовут – Студент – и юркому, как ящерица-медянка, доктору Мураки, участковому хуторскому терапевту.
Наконец проктолог Куросаки занимает свое место в рентгенкабинете, который ему уступил слегший с лейкемией рентгенолог – и утро заканчивается. Начинается день.
***
То был день двадцать пятого декабря, пятница, последний день учебной недели. В остальной Японии, пожалуй, могли работать и до самого воскресенья, но здесь, на Хуторе, люди не любили перерабатывать. Трудиться от зари до зари – да, это было по ним. Но ни часом после того, как зайдет солнце. И не в выходные: в выходные работать – обижать богов. Так что пятница оставалась любимым днем всех местных.
Но до благословенного вечера и паче того благословенного завтрашнего утра оставался еще целый долгий день, полный забот и неусыпных трудов, пока солнце, усталое от зимнего холода, будет спешить на Запад, чтоб, покинув серый и слякотный пригород и весь район Канто, остаток вечера нежиться на теплой Окинаве, среди синевы и зелени. Жаль, за ним не могли последовать и люди – им оставалось только тяжко вздыхать и пожарче разводить огонь – ну, или полагаться на милость центрального отопления.
Позавидовав вполголоса счастливым обитателям собственных домов, имевших возможность выбрать первое, господин Асахи поудобнее уселся близ батареи и, вооружившись ножом, принялся чистить картошку на обед сыну. Господин Асахи – которого, впрочем, не только весь квартал, но и весь город звал просто "Акирочка" – был молодой еще человек, с кругловатым, несколько лукавым лицом, вечно чуть удивленно приподнятыми бровями и ясными, большими серыми глазами. Но самой яркой чертой его внешности были, несомненно, совершенно седые густые волосы, подстриженые неровным каре.
Акира улыбался – он вообще был очень улыбчивым человеком, всегда легко смеявшимся и преисполненным оптимизма – и напевал себе под нос старинную дурацкую песенку про то, как некий отшельник пошел причинять добро окружающим и был за то жестоко покаран судьбою. Рядом привычно крутился его странный бело-красный зверек, похожий на смесь собаки и зайуа, но именовавшийся почему-то котом – совал нос в кастрюлю, едва не попадая под нож, терся о хозяйскую босую ногу в белой брючине, прыгал по спинке кресла, забирался Акире на голову – словом, творил все то, что, как правило, творят избалованные и скучающие кошки.
- Вместо того, чтоб пить сакэ, где-нибудь спрятавшись в уголке, лучше пойду в колдуны-оммёдзи, благо есть школа невдалеке!
- Любишь песенку, хозяин? – фыркнул кот, который, кстати, был весьма даже говорящий.
- Люблю. Оптимистичная она… - вздохнул Акира, потягиваясь. – И поется легко так, на раз запоминается и уже не отстает. Самое то для мелкой домашней работы. А что?
- Да ничего особенного, хозяин… - хмыкнул кот. – Кста-ати… Мне Ёко говорила – а ей постоянный клиент, такая козломордия, небось знаешь его – так вот, Ёко говорила, что все местные ёкаи как с ума посходили. Слыхал?
- Как не слыхать, чай, не ты один с Ёкой общаешься. Да и Богомерзкий что-то такое упоминал. Думаешь, это к беде?
- Ну, ёкайские волненья – они никогда к добру не вели, - покачал головой кот. – Но может и пронесет.
- Пронесет, говоришь, - фыркнул Акира. – А хоть бы и пронесло… как следует так, да не меня, не моего коня, не моих сродников, а этих негодников… О чем я там? Ах, да!.. И, возжелавши перемен, я возглашу: "Ак-соку-дзен!", всех оделю чистейшим счастьем, и ничего не возьму взамен…
Кот еще некоторое время терпеливо покрутился вокруг, потом снова не выдержал:
- Акирочка, а ты сегодня к Люсио на кладбище-то пойдешь?
- Отчего и не пойти,– кивнул Акира – Притащу им рождественский ужин, покормлю…
- Как будто того Люсио дома не кормят, то-то ряха чуть не трескается… - сердито проворчал кот.
- Балда, - беззлобно потянул зверька за длинное ухо Акира. – Я ж его не ради голода, а ради Рождества.
- Ага, а потом ради Нового года, а там и каждый день где-нибудь да праздник… - продолжал ворчать зверь, впрочем, как-то не всерьез. – А вы опять будете духов вызывать?
- Нет, ты чего, какие там духи! Люсио же вудуист. Мы будем зомбяков делать! Вот в прошлый раз – знаешь, какие отличные зомби вышли!
Кот тихо фыркнул, снова потершись об хозяйскую ногу. Его, кажется, забавляло это увлечение Акирочки – увлечение и впрямь, признаться, довольно странное.
- Он тебе опять про добрых покойников рассказывал? – поинтересовался он.
- Так они же и впрямь добрые. Если он злой, так какой из него покойник? – рассудительно заметил Акира. – Глянь-ка, вороны прямо стаей кружат, глянуть страшно… Хоть бы с Изенькой все хорошо было!
- Будет, не надо паранойи! – фыркал снова кот, и Акира продолжал свою песенку:
- Яблоки выращу на сосне, по золотой пробегусь луне, даже двенадцать богов небесных – даже они покорятся мне…
***
Изя, он же Изенька, приходился Акире приемным, но от того не менее обожаемым сыном. На самом деле его звали Оиси – в то время его родной отец, Хино Рюноскэ, со свойственным ему педантичным фанатизмом увлекался родной историей, и еще не стал ярым и редкостно занудливым западником. Проблема была в том, что Акира имел хамскую привычку звать всех уменьшительно-ласкательными именами. Так на свет появились Ися и Исенька – а тут уж до Изи рукой подать. Иначе, чем "Изей" или "Изькой" акирина сына не звали уже даже школьные товарищи, а уж на что они консервативный народ!
Был этот Изька несколько носатеньким, на редкость недокормленным и довольно-таки нескладным подростком неполных пятнадцати лет, вдобавок очкариком и отъявленным хулиганом. Еще недавно он делил квартиру с тем самым Хино Рюноскэ – человеком на редкость неприятным, доктором из частной клиники "Златоус". Рюноскэ сына не любил; Оиси отца любил ничуть не больше. Он любил покойного деда, шамана-самоучку Кенъити, и Якумо – внука дедова брата Бокена и сына старины Гото, полицейского. Собственно, Якумо и был во всем виноват. Это он однажды в шутку рассказал будущему Изьке, что если пойти на перекресток семи дорог и, семь раз по семь прошептав старинное заклинание "Ак-соку-дзен", загадать желание – оно непременно сбудется. Конечно, Оиси не поверил ни на минуту, но на всякий случай попробовал.
Ночью на перекрестке семи дорог было, конечно, как-то неуютно, но во имя чистоты науки и за компанию с однокашниками чего не сделаешь? И он честно прошептал семижды семь раз бессмысленное, зато старинное заклинание, и честно загадал желание. Хино Оиси очень, очень хотел другую семью. Чтоб в ней не было ни вечно плачущей покойницы-матери на мутных фотографиях, ни отца с убитыми глазами, ни будущей мачехи-блондинки с не менее убитыми, но желтыми глазами, вечно расслабленным лицом и неизменным электрошокером в кармане…
- В принципе, достаточно просто другого отца, - тактично уточнил он и, как и говорил Якумо, зажмурившись прошел спиной вперед трижды семь широких шагов, а потом развернулся и побежал домой, оставив друзей загадывать желания.
А утром Рюноскэ ушел на работу и больше не вернулся – ни он, ни его хабалка Айс со своим электрошокером и желыми глазами. По слухам, они сошли с ума и теперь жили в городском парке – Изю это мало интересовало. Довольно было и того, что Рюноскэ ушел из дома.
А потом пришел этот.
Он позвонил в дверь и весело сказал:
- Привет! Я твой отец. Меня зовут Акира.
- Ну и где ты раньше был? – хмуро и скептически поинтересовался тринадцатилетний Изя.
- А!.. – махнул рукой этот странный тип. – Я раньше в поезде жил. В Токио. А теперь поезд сломали, рельсы разобрали – вот я и пришел. Извини, что так долго. Тебя, кстати, как зовут?
Оиси засмеялся – и пустил гостя в квартиру. С тех пор прошло около двух лет совершеннейшей семейной гармонии, которой совершенно не мешали ни походы Акиры на кладбище, ни его привычка мешать манную кашу желтой куриной лапой, которая, вдобавок, отчаянно вырывалась, ни периодические походы Изьки черти-куда в компании школьных друзей и особенно проктологова сына Куросаки – даже наоборот. Изьке отец напоминал обожаемого деда; а Акира после рассказа о походе на болото, где водился зомби-трактор и тэнгу-водолазы впервые в жизни почувствовал себя практически совершенно нормальным человеком.
До долгожданного вечера пятницы оставалось около двенадцати часов.
Абэ-но Сэймей. Где-то в эпохе Хэйан
- Холодно, - сердито и устало заявил молодой человек, сидевший на краю крыши ворот Расё сидевшему рядом с ним пестро одетому китайцу.
- Это совершенно объяснимо, друг мой! – хмыкнул тот. – Мне тоже было б холодно, будь я только в тонких шелковых одеждах, будто меня жена из спальни выгнала. Кстати…
- Ты же знаешь, я не женат, - мотнул головой первый. – Мог бы наконец запомнить!
- Ах, друг мой, Ваша натура столь переменчива, а Вы сами столь внезапны, что верное и неизменное вчера сегодня может оказаться совершенно неверным! Разве не так?
- Красивое утро, правда? – вопросом на вопрос ответил первый. – Город окутан туманом, как дымом пожара…
- Мрачноватые какие-то ассоциации, друг мой. Отчего не сказать – как юная дама вуалью?
- Кому юных дам, а кому и пожары, - возразил юноша. – Каждому свое и всякому согласно его склонностям.
- Как Вы иногда, друг мой, скажете – так нежные цветы моих ушей поувядают, словно под дуновением северного ветра… И все-таки город куда больше похож на невесту, в этом белоснежном покрывале снега, в алом убранстве крыш…
- Да-да, алое в самую точку – как отблески пламени.
- У Вас сегодня дурное настроение, друг мой?
- Ничуть, - удивился первый. – Просто ассоциации на ум пришли. Настроение-то у меня, подобно игле компаса, мечется между совершенно замечательным и невыразимо прекрасным.
- Завидую, - вздохнул второй. – Я напротив немного не в духе. А все моя дорогая супруга…
- Какая из?
- Пятая, по-моему. Я не уверен, давно не пересчитывал, - откликнулся китаец. – Но она завела привычку каждый вечер писать мне письма. Многостраничные, о том как она страдает. Прочитаешь так – и то ли пожалеть охота, то ли убить потихоньку, чтоб не мучалась…
- Преврати в канарейку. Или еще во что-нибудь пернатое и жалобное. И ей хорошо, и тебе не мешает…
- Цимик Вы, друг мой… - вздохнул китаец. – Хотя не могу не признать, что идея мне нравится. Ну что ж, домой?
- А пожалуй что и домой, - кивнул юноша. – Позавтракаешь у нас? Матушка тебе всегда рада.
- Охотно, охотно друг мой. Она рада мне, я рад ей, а как мой бедный желудок рад неизменным спутникам наших встреч – это и словами не описать…
Юноша в белом легко спрыгнул вниз. Немногим позже за ним последовал и его собеседник.
***
Чуден был стольный град зимним утром в декабре, в один из тех медленных и завораживающих, как императорский парадный выход, годов эпохи Хэйан, когда до заката эпохи оставались годы и годы, и годы и годы скрывали ее рассвет!
Снег скрывал все шрамы и изъяны на лице города, всю грязь, все кривые и ухабистые улочки, превращая их в белоснежные ковровые дорожки. Легкий зимний туман довершал дело, скрывая и приукрашивая то, с чем не справился снег. Ветви деревьев – вишен и слив, росших в садах и вдоль улиц – сверкали на солнце, заточенные, словно мушка в янтарь, в ледяной саркофаг. Рассветное солнце плясало на снегу какой-то причудливый танец, разряженное, как самая дорогая куртизанка. Подслеповато щурились в утренний морок узкие окна и калитки, маяками сияли в тумане алые фонари и алые тории…
Вот протянулась первая черная цепочка следов: то запоздавший любовник спешил от своей дамы сердца на службу, на ходу подвязывая одежды и едва не теряя туфли. Где-то закричал петух, где-то низко и хрипло заругалась ревнивая жена, ей в тон откликнулся сторожевой пес на дворе у Фудзивара, а затем и их привратник, а затем управляющий, пока, наконец, не послышался писклявый голосок самого хозяина дома: он наконец-то посмел что-то ответить своей почтенной и благородной супруге.
Молодой человек, почти совсем мальчик еще, худой и какой-то изможденный на вид, приостановился близ забора, слушая занятную сценку, но быстро пошел прочь, покачав головой, словно самому себе на что-то возражая. Его место охотно заняли другие зеваки: можно было не сомневаться, что уже к закату весь Хэйан-кё будет в подробностях знать, в чем госпожа Оюмэ обвиняла своего супруга и как тот тщился оправдаться. Должно быть, даже до Тэнно дойдет, непременно даже дойдет: Тэнно любит забавные истории и недолюбливает своего левого министра.
А тем временем худенький мальчик продолжал свой путь вдоль забора, мимо храма Фусими-Инари, мимо храма Хорошей Каннон, мимо чайной "Ветвь древа незнаема", то и дело светя своим фонарем в темные проулки и недовольно что-то бормоча. Мальчика звали Ёсимаса, и надо заметить, приходился он приемным сыном самому Абэ-но Сэймею, не абы кому. Как нетрудно догадаться, именно своего великого отца он и искал так тщательно и так безуспешно.
Великий отец пропал из дому вчера, ранним вечером, и Ёсимаса очень волновался, потому что нехорошее это дело, когда люди пропадают вот так вот среди бела дня – и ни слуху, ни духу. Конечно, сейчас время цивилизованное и нормальное, не то что дикая эпоха Нара, когда все могло случиться… да и бабушка, Кудзуноха-гицунэ, конечно, говорила не волноваться, мол, погуляет и вернется (а Сейрю-сама, хмурый синеволосый синсё, говорил, что загул для господина Сэймея вообще куда более естественное состояние, чем сидение дома)… конечно, Тода не волнуется, а значит, ничего страшного все-таки не случится… Но все равно стоило не оставлять дело на самотек, а пойти и попробовать поискать блудного отца.
Но отца не было и следа – что, впрочем, вполне понятно, в подпитии господин оммёдзи предпочитал передвигаться по воздуху – и даже малейшего признака его присутствия никак не замечалось: ни цветов на снегу, ни дальнего звона его веселого и вольного смеха, ни отзвука голоса. Конечно, отчаиваться пока не стоило; глупо было бы надеяться найти самого Сэймея, всего-то часа полтора поплутав по столичным улочкам. Хуже было другое: Ёсимаса внезапно со всей четкостью осознал, что заблудился.
Оно и немудрено: до этого лета он вообще ни разу не бывал в благословенном Хэйан-кё, а уж в эти края он и вовсе никогда не заходил. Самым главным сейчас было сосредоточиться и прогнать страх: в конце концов, он отличался удивительно цепкой памятью, а карт и планов города в отцовской библиотеке было столько, что злоязыкий Тода давно советовал оклеить ими нужник. А отец, кстати, соглашался: а что, все время на глазах будут, так и запомнятся… Но на картах все кварталы выглядели одинаково, а на высоких и одинаковых же заборах не было написано имен хозяев. Можно было, конечно, потревожить чьего-нибудь привратника и спросить если не дорогу, то хоть как зовут хозяев… Но Ёсимаса подозревал, что это сочтут неподобающим поведением и вместо ответа надают по ушам – объясняй потом, кто там твой отец!
Мимо величаво проплыли носилки с многозначительной надписью, выложенной по пологу золотыми шнурами: "Дондеже допреже, его же не пригоже". В носилках сидел нестарый еще господин с очень тоскливым лицом, и периодически подносил к остренькому и какому-то дрожащему кончику носа сеточку золотого плетения, наполненную розовыми лепестками. Его носилки тащили четыре человека, мало что великанского роста, толстоносые и пучеглазые, так еще и все целиком, кроме сапог и набедренных повязок, черные.
- Интересно, что это за разновидность ёкаев? – пробормотал Ёсимаса. – Не подскажете ли, этот господин – оммёдзи? – спросил он у приятного вида пожилой женщины, явно, впрочем, из податного сословия.
- А то ж! Это ж сам господин Кэйкаин Доман, величайший из ныне живущих оммёдзи! – уважительно откликнулась та. – Великий человек!
- Ну вот. Тут величайшие оммёдзи как у себя дома разгуливают, а он загулял. Как нельзя ко времени! – вздохнул мальчик. – Сударыня, а Вы, часом не видали такого… молодой, весь в белом и постоянно улыбается, но не зловещий дух?
- Чур меня! – отмахнулась та. – Иди себе с такими разговорами, доброй дорогой да из нашего квартала!
- Спасибо, сударыня, - поблагодарил Ёсимаса и, тяжко вздохнув, поспешил продолжить поиски.
***
Тем временем искомый Сэймей – а он, разумеется, и был тем молодым человеком в излишне легкой одежде, чью беседу с другом мы так нетактично подслушали – широким шагом шел по главному проспекту, торопясь дойти до Сэнагавы, близ которой, в заброшенном поместье, жили он и его семья. Вчера вечером он внезапно ощутил странное желание прогуляться до ворот Расё, где они с другом Сяо давно уже обустроили несколько вполне жилых комнат и недурную лабораторию. А надо заметить, что если уж Абэ-но Сэймея посещали какие-нибудь желания, он не оставлял их страдать от неудовлетворенности.
Вот так вот и вышло, что на рассвете приблизительно двадцать пятого декабря они с Сяо – тем самым Ито Сяо Маном, что некогда был любимым учеником Наривара-но Арихиры – сидели на воротах и смотрели на утренний город.
Конечно, Сэймей мог пойти и один или с одним из синсё; но одному было страшно, а от синсё – даже от верного Тоды – очень хотелось немного отдохнуть.
Холодный зимний воздух легко тек в легкие и словно окрылял, наполняя все существо силой и радостью, снег под ногами приятно поскрипывал, а друг, немного поотстав, негромко ворчал и жаловался на жену – то ли седьмую, то ли все-таки вторую, которая всем хороша, если ее не допускать до готовки.
Шаг сам собой сбился на почти танец, в горле легким родником почти сама собой пробилась любимая неприхотливая песенка:
- Там мне расскажут про небеса, выучат танцам за полчаса, скажут, какие читать заклятья – тут и начнутся все чудеса. И, возжелавши перемен, я возглашу… Что это?
- Шумят… - флегматично ответствовал Сяо. – Видимо, случилось чего.
- Рядом с домом шумят! – возразил Сэймей. – Нехорошо.
- У Вас, друг мой, дома двенадцать древних чудовищ, которых вежливо именуют сикигами, - возразил Сяо – Совершенно не представляю, чему тут волноваться.
- У меня дома совсем юный сын и пожилая матушка, под настроение играющая, что у нее маразм, - снова возразил Сэймей. – Поверь мне, ни двенадуать, ни две дюжины, ни сто сорок четыре сикигами не способны защитить моих близких от них самих. Особенно матушку мою лисицу. Надо бы поспешить – так, на всякий случай.
***
Ёсимаса наконец устал от бесконечной смены параллелей и перепендикуляров, от одинаковых ровных заборов, от одинаковых калиток и не менее одинаковых стен. Ему уже казалось, что он то ли попал в лабиринт, то ли в простенькую детскую игрушку, какая была у его двоюродного брата, родного сына воспитывавшей его тетки: такая глиняная плашка с запутанным желобком, а по ней гоняют маленькую бусину. Чувствовать себя бусиной вообще довольно странно, куда там Синрану с его бабочкой, но чувствовать себя бессмысленно катаемой по желобку безо всякого входа и выхода бусиной – еще хуже!
И главное, как назло, стоило очередной раз свернуть, как немедленно навстречу ли, или наоборот откуда-то сзади, или из-за угла выруливали носилки с этим, величайшим, и голые черные ёкаи изо всех сил таращили выпученные глаза, и идиотское "Дондеже допреже" мозолило глаза.
Усталый и до крайности раздраженный, он наконец прекратил метаться – хотя ему-то казалось, что он методично осматривает все возможные направления – и присел на деревянное крыльцо чайной со странным названием "Плодоносная Фейхоа". Должно быть, это было одно из еще не выученных им китайских слов, а скорее даже – имя особо плодовитой наложницы Тэнно. Как бы то ни было, чайная была совершенно пуста, только хозяин невнятно копошился где-то на кухне, да полупьяный завсегдатай пытался соблазнить подавальщицу, а та ловко уворачивалась и отговаривалась.
Особенно было обидно, конечно, из-за того, что ведь отправился же отца искать, а теперь наоборот – отец будет вынужден его доискиваться.
Мимо чайной опять проехал в своих носилках осточертевший Доман. На сей раз он особо прочувствованно вдохнул аромат розовых лепестков – хотя какой, к тэнгу-водолазам, аромат, три часа без малого по морозу ведь шастает! – и сладким, даже слишком сладким, голосом поинтересовался:
- Ты не замерз, дитя мое?
- Нет, почтенный господин, ничуть! – ответствовал Ёсимаса, поплотнее кутаясь в шерстяную накидку.
- Но я же вижу, что ты страдаешь от укусов холодного ветра! – возразил тот. – Как человек благородный, я хотел бы предложить тебе, дитя, укрыться в моих носилках.
- Право, в этом нет никакой нужды, почтенный господин!
- Уверяю тебя, это совершенно необходимо! Сарим! Помоги милому юноше приобщиться к живительному теплу! – кивнул он одному из ёкаев, и тот послушно, хотя и со странной медлительностью, пошел к Ёсимасе.
- Кин! – сдвинул брови тот, защищаясь от чудовища. – Повторяю, почтеннейший: я нискоько не нуждаюсь ни в чьей помощи или поддержке. Вскоре за мною соизволит прийти мой почтенный батюшка…
- Наивное дитя! Ты полагаешь, что твой жалкий кэккай устоит пред величайшим оммёдзи? Или, быть может, полагаешь, что перед ним устоит твой почтенный отец, несомненно, мастер оммё-до?
- Перед величайшим не устоит ни мой кэккай, ни, боюсь, мой достойный отец, - хмыкнул Ёсимаса. – А насчет Вас, почтеннейший – практика покажет.
- Сарим! Абудур! Кажется, кто-то нас оскорбляет... – попытался надуть тонкие губы Доман, и чудовища напружинились, готовые атаковать, когда светлым звоном боевого горна за углом послышалось задумчивое:
- Вот тебе тень, дорогой плетень, вот Вам, эмиси, лесной олень, Вам, государь – болтовню министров, Вам, государыня – ваш мигрень… Интересно, почему в песенке мигрень мужского рода, Сяо?
- А почему Вы меня спрашиваете, друг мой?! Как будто это я ее сочинил!
- Ну мало ли… - отозвался первый голос. – А вдруг ты случайно знаешь?
Ёсимаса тихо и успокоенно улыбнулся, а потом обернулся на голос и негромко сказал:
- Представляете ли, батюшка: я почти что успел испугаться!
Акира. Конеу эры Хэйсей
Когда Акира закончил приготовление обеда, в школе как раз закончились уроки, и радостная толпа старшеклассников высыпала на улицу, стараясь наораться за целых несколько часов вынужденной тишины. Впрочем, собственно на улицу пока никто не спешил: для шумного веселья идеально подходил школьный двор – большой, широкий, где среди вековых деревьев пряталась площадка для баскетбола и беговая дорожка, а за школой раскинулся глубокий пруд. На маленьком островке посреди пруда вот уже которое поколение учеников строило себе тайные убежища и секретные штабквартиры из наломанных на остальном участке сучьев, старых парт и сломанных стульев, а на берегу обязательно сидел кто-нибудь из учителей с удочкой – рыба в пруду не только водилась, но и активно клевала.
Такое великолепие и благоденствие объяснялись просто – активным покровительством первого лица в городском правительстве и главного богатея города, известного на всю Японию эксцентричного миллионера Нанасаки Нао. Этот человек мало что являлся живым средоточием всех известных человечеству пороков, так был еще и большим любителем детей. Во всех смыслах этого слова, что не мешало ему об этих самых детях заботиться и регулярно справляться о состоянии дорогих подшефных. Вот и сейчас его шикарнейший черный лимузин (по слухам, ручной сборки) удобно расположился у самых ворот и опустил стекло на заднем сиденье. Проходящие мимо мальчики украдкой кажут в его сторону бранный жест, девочки улыбаются, а учителя вежливо кланяются – и идут своей дорогой: сегодня у Нанасаки-сана нет настроения с кем-нибудь беседовать.
Невдалеке от лимузина курил, задумчиво провожая взглядом тонкие сизые струйки дыма, потихоньку растворяющиеся в воздухе, преподаватель общественных наук и рисования Сидзё Акари. Проходя мимо него, Оиси коротко наклонил голову, прощаясь.
- Спешишь куда-то? – поинтересовался учитель.
- Да, Акари-сэнсей. По делам, - вежливо ответил мальчик. – Но я действительно спешу.
Сидзё-сэнсей кивнул – мол, беги-беги – и вернулся к своей сигарете.
Он был последним, кто в тот день разговаривал с Хино Оиси.
***
Заволновался Акира только поздно к вечеру, когда несъеденный обед плавно превратился в ужин, был уже готов праздничный пирог для компании Люсио Каренина с пятого кладбища, а Изенька так и не появился.
- Может, у них опять Поход? – осторожно предположил кот: периодически Шушушу-сэнсей уводила свой класс в турпоходы по болоту. Это называлось "день здоровья" и кончалось всегда одинаково: группа терялась на болоте или в лесу и блуждала там три-четыре дня – пока их не обнаруживали, с помощью спутников, экстрасенсов, вещего сердца и такой-то матери переродной разгневанные и вусмерть перепуганные родители. Последний день здоровья вылился в месячную зимовку и обнаружение дотоле необнаруженной даже спутниками речки и рощицы… но это совершенно другая история. Хотя и Изенька, и его отец свою роль в ней сыграли.
- Думаешь? Вроде Нан-сэнсей клялся своей бабушкой, что до лета – никаких культурных мероприятий…
- Ну, у тебя ж телефон есть? Позвони, выясни… – лениво зевнул кот, демонстрируя острые и длинные, похожие на костяные иглы клыки. – Параноить-то зачем? Подумаешь, к ужину не пришел! Может у него… – кот нехорошо усмехнулся – Де-е-евушка завелась!
- Какие девушки?! Он же дитё еще, ему учиться надо! Вот я в его возрасте… – откликнулся Акира, лихорадочно вороша записную книжку.
- А ты не пример для подражания, а сухарь и книгожорка, - огрызнулся кот. – И потом, как раз в его возрасте ты, помнится, чуть не женился…
Но Акира на это ворчание только отмахнулся: что поделать, у долгой совместной жизни бывают далеко не только плюсы. Он звонил в школу.
***
- Да… да, конечно, никаких походов! То есть как не вернулся домой? Вот так вот взял и не вернулся? А обещался быть еще к обеду?.. нехорошо! Конечно, выясним. Только Вы сперва, Акирочка, позвонили бы Куросаки-сэнсею. Ну да, проктологу. Если его сын не дома – значит и с Вашим все в порядке. Конечно-конечно. Да просто замечательный! И Вам счастливого Рождества… – директор Нан недовольно повесил трубку. – Замечательный, конечно… хулиган отпетый! И Сандро, как назло – на Окинаве. Все против меня! – сделав такое заключение, директор откинулся на крутящемся стуле и мысленно взмолился, чтоб мальчишка Куросаки оказался где-нибудь где угодно, а он оказался бы ни при чем.
Увы. Не прошло и пяти минут, как телефон зазвонил снова:
- Алло! Алло, Куросаки-младший не только дома, но еще каким-то образом ухитрился не встретиться с Изенькой после школы! Он говорит…
"Так я и думал…" – тоскливо подумал директор. По всему выходило, что мальчика ухитрился пропасть где-то в школе. А значит… директор докурил сорок пятую за этот день сигарету с ментолом и взялся за телефон – значит, надо обзванивать учителей. И не забыть позвонить Нанасаки.
- Здрассьте, дорогой избиратель! – вежливо откликнулась трубка. – О… сочувствую. Сочувствую. Не в моем вкусе, видите ли… Видел, видел. Как ни странно, не показал, видно, спешил. В сторону кладбища. Да-да, было очень приятно…
Нанасаки был, для разнообразия, столь же не причем, как и Куросаки. А Акира не преминул перезвонить, дав директору на поиски всего-навсего жалкие сорок минут. И что прикажете ему говорить?
- Его видели Нанасаки и Сидзё-сэнсей, оба говорят, что он спешил куда-то в сторону кладбища. Более ничем помочь не могу. В конце же концов, это не я тут могу убудить видущее и прозреть ушедшее! И Вам счастливого Рождества!!! – бедную трубку на базу директор почти что бросил. Еще несколько минут он просто молча сидел, прикрыв рукой глаза, потом тяжело поднялся, достал из шкафа в виде "железной девы" новую пачку сигарет, поставил чайник, закурил…
- И Сандро – на Окинаве. Ну и бог с ним! – и, преисполнившись решимости, директор Нан Рицуё взялся за смету зимнего ремонта.
***
- Я не понимаю, он что, действительно считает, что раз я колдун, так сразу все могу? – сердито заломил руки Акира. – Я же всегда…
- Угу, - ехидно кивнул кот. – Ты никогда не умел гадать. В отличие от Ёсимасы.
- Ну должен же у меня быть хоть один недостаток, - фыркнул колдун. – Но ками и Каннон, неужели никто не может мне помочь?.. Помочь! Точно! Кладбище! – и Акира, на ходу набрасывая черненькое пальто, унесся прочь вниз по улице. За ним, лишь мгновение помедлив, последовал и его кот.
А на Кладбище №5 обитал замечательный, уже несколько раз нами упомянутый Люсио Каренин – крупный крепыш выше среднего роста с не отмеченным печатью интеллекта лицом и необычайно густыми черными бровями, лучший ученик школы №1 и руководитель Кружка по изучению традиционных религий. Это был человек замечательной доброты, всегда готовый помочь любому и в любой беде. Нередко можно было увидеть, как он догоняет на улице недостаточно, по его мнению, счастливого человека и, придерживая его за плечо (чтоб не сбежал, ведь они же не понимают своего счастья!), произносил низким, вкрадчивым голосом:
- Вам… помо-очь?
Надо сказать, отказавшиеся были в меньшинстве.
- Отыскать Вашего сына? – переспросил Люсио. – А что, он пропал?
- Да, сегодня. Пошел на кладбище – и с концами, - вздохнул Акира, распаковывая праздничный пирог и доставая длинный старинный нож с костяной рукоятью.
- Ну, я… я постараюсь Вам помочь, конечно… – как-то странно неуверенно протянул Люсио, пряча глаза. – Непременно. Вот сейчас мы только Ваш пирог съедим, и…
- А-ки-роч-ка, а он врет! – радостно прошептал кот. Это следовало понимать как "Можно я его съем?".
- Вижу, - так же шепотом отозвался Акира. Это означало "Пока не стоит, там посмотрим…"
- А твой сын – это не очкарик из нашего класса, отвязный такой? – неожиданно спросила рыжая Ларк, как всегда в желтой обтягивающей юбчонке и таком же желтом топе с вырезом. – Если он, то я его, кстати, видела.
- Тебе показалось, Ларк! – строго возразил Люсио.
- Это с чего это еще? – возмутилась девица. – Я, в отличие от некоторых, перцовкой с кактусами не злоупотребляю! Сказано, видела я этого, как его, Хино. Он с Сукасимой гулял. Знаешь такого Сукасиму, Акирочка?
- Это такой длиннолицый, о котором был последний "Мемуар" в "Милицейском вестнике"?
- Ну да, он, - Ларк, не удержавшись, фыркнула: видимо, тоже читала мемуар, который начинался с "Я, и Сука, и сима, и многое помимо того" и продолжался в том же духе. – Он раньше с Люськой учился, в "Гении". А теперь то ли выгнали его, то ли что, но он к нам заявился. Говорит… ой!
- И что же он говорит? – ласково уточнил Акира. – Рассказывай, не бойся.
- Ну… - Ларк вздохнула – Короче, он хочет покорить Нурарихёна, ага. Говорит, мы его используем…
***
- Как астрально-ментальную батарейку, питающую наше биоэнергоинформационное поле! – торжественно провозгласил, заходя в склеп для собраний, рекомый Сукасима. В руке он держал чью-то отрезанную руку. – Вот этой божественной, не побоюсь этого слова, рукой! Этой рукой, чистой, как ветвь сакуры! Этой рукой, напоенной кровью поколений и поколений могучих магов! Этой рукой, принадлежащей…
- Сукасима-кун, у нас гости! – попытался было остановить этот поток слов Люсио, но добился прямо противоположного результата.
- Так вот, как я говорил, этой замечательной рукой, в присутствии независимых свидетелей, чьи очи скептиков впервые узрят настоящую магию, торжество оккультных наук над косной реальностью, мы призовем монстра Нурарихёна! Готовьтесь, готовьтесь, вы можете не выдержать того противоестественного ужаса, который таится во всем его облике…
Акира, не отрываясь, смотрел на руку – белокожую, с тонким узким запястьем, с длинными суставчатыми пальцами со сбитыми костяшками. Зверек, замерший было на плече, хищно оскалился и приготовился прыгать. Люсио Каренин, прижав руку к лицу, болезненно сморщился, как от съеденного лимона. Одна только Ларк, еще не понявшая, к чему все идет, заинтересованно слушала пламенный монолог Сукасимы. Она вообще любила слушать художественный бред.
- Итак, сейчас начнется ритуал выманивания! – наконец провозгласил оратор, поднимая отрезанную руку горизонтально над головой. – Начнется МАГИЯ!!!
- Ага, - кивнул Акира. – Сейчас начнется. – И как-то устало прикрыл веки.
А потом рука шлепнулась на пол. Рядом с довольно неприятного вида тритоном, к которому, как к мышке, немедленно метнулся белый ушастый зверек. Акира в последний момент поймал его за шкирку:
- Не сейчас, - и бросил тритончика в пустой пластиковый стакан. – Люсио, где Изенька? – поинтересовался он, спокойно, безо всякого аффекта.
- Э… ммм…
- Он в кладовке! – пришла на помощь Ларк. – Которая за склепом!
- Спасибо большое. Счастливого Рождества! – так же спокойно поблагодарил Акира и пошел к выходу.
- Э! Акирочка, постойте! – очнулся Люсио. – А как же Сукасима? Вы ведь не скормите его…
- Неа, - мотнул Акира головой, осторожно приставляя сыну руку на место, - Я его в пруд выпущу. Дня через три… нет, через недельку можешь его ловить и целовать.
- Зачем?
- А Ларк что, согласна целовать тритона, который еще и Сукасима? – вопросом на вопрос ответил Акира. – Изенька, ну сколько раз тебя просить: если куда-нибудь собираешься, ты мне позвони. Или хоть смску кинь…
Полубессознательный Оиси слабо улыбался, вися на руках у отца и слушая его сердитые причитания. В пластиковом стаканчике тихо возился тритон. Наконец, слова у Акиры закончились и он тихо запел:
- Множество есть у меня идей, да благодарности от людей я не дождусь, хотя жду ужасно: люди считают, что я – злодей…
Сэймей. Где-то в эпоху Хэйан
- Значит вот ты каков, Сэймей из Абэ, - хмыкнул Доман. – Что ж, смотри-ка внимательнее! Ты видишь пред собою величайшего оммёдзи. Оммёдзи, которому нет нужды в допотопных уловках и устрашающих сикигами. Совершенство среди оммёдзи, могу даже сказать, равно преуспевшего во всех ветвях благородного искусства!
Акира старательно огляделся.
- Вы про Сяо? О да! Совершенно согласен, мой друг и впрямь преуспел во всех начинаниях. Но причем тут я?
- Ты не только невежда, Сэймей из Абэ. Ты, оказывается, еще и невежа. Что ж, объясню проще, доступно для таких, как ты: я – величайший из ныне живущих оммёдзи. Кэйкайн-но Доман. Так яснее?
На сей раз изумление на лице счел нужным изобразить уже Сяо:
- Мне крайне неловко, но на чем основывается такая… прискорбная самоуверенность? Ведь вся столица знает…
- Что там столица – вся Япония! – порывисто встрял Ёсимаса, но быстро осекся. Сяо ласково потрепал его по плечу.
- Да, и впрямь, вся Япония, до самых западных островов, до самых северных льдов, до последнего, извините за выражение, эмиси, знает, что величайший из ныне живущих волшебников – Абэ-но Сэймей! А Вы, простите, забывшийся выскочка.
Доман только отмахнулся, очередной раз поднося к лицу золотую сеточку с розовыми лепестками:
- Это все сплошная реклама, никоим образом не подтвержденная. Подумаешь, сын кицунэ, подумаешь, ученик алкаша Наривары – велик труд – родиться и учиться! А реальные его достижения кто-нибудь вообще видел? И не надо мне про Тоду! Это еще доказать надо, что это – Тода, а не абы что! Нет, нет и нет. Сам Тэнно, выслушав мои аргументы, признал меня лучшим среди мастеров оммё-до.
- Тэнно? – изумился Сэймей. – Что он, пьян был, что ли?
- Пьян или трезв – не столь важно. Важно, что ты, Сэймей из Абэ – шарлатан, а я, Кэйкайн-но Доман – величайший мастер пути Инь-Ян.
- Вот значит как… - протянул Сэймей.
- Именно так!
Сэймей широко улыбнулся:
- Рад за тебя! Поздравляю. Так мы пошли тогда? – и, взяв сына за запястье, потянул его к темной арке переулка.
- Я… я не понимаю! Сэймей! Я сказал, что я – величайший из ныне живущих оммёдзи! И что Тэнно признал это!
- А я сказал "ну ладно, поздравляю". От меня-то тебе что надо, о величайший?
- Но разве ты не собираешься оспаривать титул? – растерянно спросил Доман.
- А зачем? – искренне удивился Сэймей. – Разве это что-то изменит?
- То есть как это – зачем? А как же почет? А как же деньги?
- А ты знаешь, сколько мне платили раньше? Так мне интересно, что они там ухитрятся урезать. А почет…
- Отец все равно останется лучшим для тех, чье мнение он ценит, - неожиданно тихо и твердо сказал Ёсимаса. – И в кругу этих людей нет ни Вас, ни Тэнно с его двором.
- Вроде того, - кивнул Сэймей. – Да что ты такой зеленый-то! Может, дать тебе травку от запора и разлития черной желчи?
Кэйкайн-но Доман вскочил во весь рост в носилках (чернокожие великаны аж пошатнулись) и с гневно крикнул:
- Слушай меня, сын киуцнэ, Сэймей из Абэ! Этим вечером, перед лицом Тэнно, состоится состязание. Оно раз и навсегда докажет, кто из нас двоих более искусен в оммё-до! И только попробуй не прийти! Сарим, Абудур, Касим – вперед, лисья сыть!
- Зацикленный он какой-то на этом титуле, - покачал головой Сэймей, провожая носилки взглядом.
- Точно. По-ученому это называется "мономания", друг мой, - согласился Сяо.
- Псих сумасшедший, - сердито буркнул себе под нос Ёсимаса.
***
Дома, как оказалось, было так шумно именно из-за исчезновения мальчика: наученная прошлым опытом, Кудзуноха-гицунэ уже заранее его похоронила и устроила оплакивание, не считаясь с авторитетным мнением ни Сейрю (уверенного, что ребенок где-то спит), ни Тоды (уверенного, что стоит на все забить), ни даже Рикугоо (уверенного, что буде бы что стряслось, хозяин Сэймей был бы в центре заварушки). Когда вся семья выскочила ему навстречу с радостными возгласами, благодаря богов за то, что с ним все в порядке, Ёсимаса испытал жгучий, невыносимый стыд.
Лучше бы его отругали! Лучше бы, как тетка Саюко, высекли соленой розгой! Лучше бы заперли в темной кладовке или заставили бы убирать в свинарнике! А они только радовались и смеялись, вспоминая прошедшие страхи. И ни слова в упрек. Даже от вечно сердитого Сейрю.
Тот наоборот, похвалил: мол, молодец ребенок, ответственным растешь, об отце-дураке заботишься…
Наконец, удалось вырваться от родных и близких и спрятаться в темном и тихом чуланчике. Спрятаться, уткнуться носом в колени и начать себя ругать. За глупость, безответственность, самоуверенность… За то, что едва не попался тому мерзавцу. За то, что так глупо встрял в разговор взрослых. За все подряд.
В углу прошуршало и появился – как всегда, легкий и неслышный – Тода.
- Что, угрызаешься? – фыркнул он, в образе кошки усаживаясь напротив и оборачивая длинным хвостом тощие лапы.
- Я вел себя, как полный идиот.
- Бывает, - повел хвостом Тода. – Забей!
- Но отец из-за меня встрял в эту историю с состязанием!
- Если и встрял, то не из-за тебя, – возразил сикигами. – А потому, что ему любопытно, или скучно, или просто нечего делать. Я его уже давно знаю, и поверь мне: еще никто его не заставил делать то, чего он не хочет.
- Но он совсем не хотел! Он хотел разойтись по-хорошему, а теперь придется…
Тода сердито встряхнул ушами и слегка сменил позу, по-прежнему тараща огромные желтые глаза – немигающие и несколько жутковатые.
- Так. Давай-ка по порядку. С кем разойтись? Что за состязание? И причем тут ты?
- Я ушел его искать и немного заблудился. Мне встретился какой-то странный оммёдзи, он все время нюхал розы своим сизым носом и ехал в носилках, а носилки несли черные ёкаи-великаны. Он начал ко мне домогаться, и тут явился отец. Отец хотел меня забрать, но тот пристал уже к нему, заявляя что он, мол, величайший из оммёдзи и так решил Тэнно. Отец сказал: "На здоровье!" и опять хотел уйти, но тот совсем взбеленился и велел вечером быть у Тэнно. На состязании на звание лучшего мастера оммё-до.
- И всего-то?!
- А что, этого мало? – хмуро скривился мальчик.
- Да как тебе сказать… – Тода фыркнул. – Вот если бы ты, например, поссорился с Нурарихёном… или ограбил храм святой Аматэрасу… или, например, втянул Сэймея в свару с владыками загробного мира… или открыл бы Врата Ада…
- Хватит! Хватит уже!
- Так вот, если б ты натворил все это, я говорю – все равно были бы мелочи. Забей. Просто в другой раз пойдем искать нашего блудного оммёдзи вместе, ладно?
Ёсимаса неуверенно улыбнулся:
- Спасибо Вам, Тода-сама.
- Да не за что, всегда пожалуйста, спасибо не булькает. Ты просто не привык еще с нами, Ёси-тян, - Тода-кот подумал, подошел к мальчику и завалился набок:
- Хочешь почесать меня за ухом?
***
- Ёси-тян говорит, ты встрял в какое-то состязание? – Тода, на сей раз в облике человека, зашел в комнату.
- Встрял, встрял, - покивал Сяо, запивая курочку чарочкой компота. – По самые пяточки.
- И какого рода состязание? – мрачно поинтересовался Сейрю. – Надеюсь, не кто больше выпьет или кто краше спляшет?
- Не, - мотнул головой Сэймей, дожевывая пирожок. – Кто круче колданет. Псих какой-то ненормальный, помешан на том, что он самый лучший из оммёдзи.
- И Вы, Сэймей-сама, позволили ему так Вас оскорбить?! – возмутился Рикугоо.
- Да мне что, жарко, что ли, от того, что он – величайший? Пусть бы был, по-моему. Но ему надо комедию устроить, чтоб прилюдно…
- Это все подавленные детские комплексы, - авторитетно заявил Сяо, облизываясь. – В книге "Толкование сновидений" великий Фурё Дзиги подробно об этом пишет, рекомендую.
- Ой, опять этот твой Фурё всезнающий… - скривился Сэймей. – Как по-моему, так он просто озабоченный на всю голову, вот и вся мудрость.
- А я бы почитала, - хихикнула в рукав Кудзуноха-гицунэ. – Они, озабоченные, всегда очень интересные. Взять, например, господина поэта Аривара. Слыхали, как его застали у придворной дамы, госпожи Изумрудноых покоев? Он тогда очень остроумно заметил….
- Да кто этого не слыхал! Ты, Сэймей, лучше про состязание расскажи.
- А что тут рассказывать-то, я же ничего не знаю! Просто вечером надо явиться пред очи Тэнно и показать, на что я способен.
- Ну, уж ты-то им покажешь, лисеночек мой хитроглазый! – уверенно сказала Кудзуноха. – Так вот, а поэт Аривара, когда муж госпожи из Изумрудных покоев его с ней застал, заметил вот что…
***
В саду дома Абэ-но Сэймея было тихо и удивительно спокойно. А еще здесь было тепло.
Солнце, высоко уже поднявшееся над великой столицей, щедро лило на нее свои лучи, золотя сугробы и снежные пустоши, зажигая алым огнем крыши и тории, превращая лед в алмазы и деревья – в причудливый театр теней. Яркое и холодное, бесконечно далекое, оно прилежно освещало путь замерзшим прохожим и медлительным быкам, кокетливым кавалерам и загадочным дамам, прячущимся от него за тростниковым или шелковым пологом носилок.
Невыразимо-прекрасный на рассвете, сейчас, во второй половине дня, город казался полувымершим, словно в нем свирепствовала война или чума. Снега и льды, закутанные по самый нос люди и обычная зимняя тишина, делали его непривычно-строгим, почти мрачным, почти бесцветным. Но здесь, в саду Абэ-но Сэймея, все было не так.
Здесь среди глубоких сугробов цвели яркие хризантемы, похожие на упавшие с неба звезды, здесь зеленели сосны и ели, здесь по-зимнему безлистная яблоня клонила над прудом ветви, отягощенные крупными плодами, а в пруду беспечно играли карпы и какая-то рыбья мелочь, да стукал фонтанчик, над которым висела вечная радуга. Здесь в самую холодную зиму было тепло, и Ёсимасе очень нравилось сидеть здесь на скамеечке близ пруда, уча очередной урок и слушая краем уха, что творится в доме.
Сейчас вот, например, бабушка Кудзуноха рассказывала о том, как остроумно отшутился застигнутый за прелюбодеянием известный пошляк Аривара-но Нарихира. Тоже мне, шедевр остроумия: "Ну, вы ведь не сердитесь, если сосед по дружбе вспашет и засеет ваше поле? Вы просто собираете урожай, радуясь, что Вас избавили от трудов. Так и ныне Вам следовало бы меня поблагодарить – благо, и труд сей Вам уже не по силам". А ведь вся столица смеется.
Падение нравов от переизбытка материальных благ, по верному слову замечательного философа новейшего времени Рона Тичи – иначе и не скажешь. Ёсимаса покачал головой и вернулся к книге "Об искусстве гадания", когда его от ворот окликнула молодая девушка:
- Эй, молодой господин! Вы не родня господину Сэймею будете?
- Родня, сударыня. Я его сын.
- Ай, удача-то какая! Меня Ёко зовут, я служанка при дворе государыни. Тебе велено со мной в повозку сесть и ехать во дворец, вот что!
- Это еще зачем? – насторожился Ёсимаса.
- Ай, я бедная маленькая женщина, откуда мне знать? Говорят, для какого-то состязания.
- А… Понятно. Хорошо, сударыня Ёко, пойдемте. Можно мне книгу с собой взять?
- Уж и не знаю… А, попробуй! Хуже-то от книги всяко не будет, верно?
- Абсолютно!
***
Тэнно-сама – пожилой дяденька, стремившийся достичь совершенной формы – шара – и весьма в том преуспевший, уже порядком лысеющий и несколько обрюзгший, но сохранивший часть обаяния давно ушедшей молодости, сидел за желтой шелковой занавеской и ждал.
Когда позавчера левый министр Фудзивара доложил ему, что присвоил звание величайшего мастера Инь-Ян какому-то Кэйкайну, о котором до сих пор не было и слуху, Тэнно очень удивился, но и обрадовался: это означало, что скоро Сэймей снова вытворит что-нибудь этакое, забавное. Тэнно еще с самого раннего детства, лет с трех, когда ему впервые дозволили посмотреть на праздничное представление с фейерверками, устроенное оммёдзи из Абэ, считал Сэймея чем-то средним, между дедом Морозом и святым Буддой: добрый, замечательный и приносит всем радость и веселье.
Потому, стоило высокому, ничуть с тех пор не постаревшему оммёдзи зайти в залу и склониться в подобающем случаю низком поклоне, Тэнно нетерпеливо велел начинать.
Сперва обоим колдунам следовало поразить зрителя чем-нибудь этаким, зрелищным.
Вышедший первым Доман сотворил из воздуха хищного крылатого белого тигра с зелеными полосами, который принялся носиться по зале с утробным жутким рыканьем, до обморока пугая не только нежных кавалеров, но и ко всему привычных дам. Хорошо еще, Сэймей вовремя топнул ногой, превращая кошмарное чудище в очаровательный куст сирени, из которого вылетела райская птица и спела трогательную песенку о совушке, которая была девушкой, под всеобщие апплодисменты и восторженное аханье.
Доман заскрипел зубами и приготовился ко второму испытанию.
Теперь соперникам предстояло показать свое искусство обуздывать духов. Наученные горьким опытом, дамы и кавалеры поплотнее прижались к стенкам, ожидая, что же покажет господин Кэйкайн на сей раз.
И тот не подвел: из водоворота розовых лепестков вытащил за косы в центр залы хрупкую девицу с двумя тощими хвостиками, с размаху прилепил ей на лоб фуду и провозгласил:
- Сейчас, о Тэнно-сама, я уничтожу это зловредное создание, именуемое "кицунэ", которая коварно пряталась среди девиц на улице Ив, соблазняя ни о чем не подозревающих клиентов! – и уже занес руку, чтобы, коснувшись бумаги, прочитать смертельное заклятье, как его остановил окрик Сэймея.
- Кин! – и пальцы Домана наткнулись на незримую преграду. – Тэнно-сама, клянусь, я не мыслил препятствовать демонстрации искусства моего, с позволения сказать, соперника, но ведь если он убьет лисицу, ее мстительный дух умертвит большую часть находящихся в этом зале!
- Это было бы… неприятно, - рассудительно заметил Тэнно. – Доман, ты знаешь способ справиться с этой противоестественной сущностью без смертоубийства?
- Это невозможно!
- А ты, дорогой Наш Сэймей?
- Разумеется, Тэнно-сама. Дозволите ли? – Сэймей подошел к лисичке и, аккуратно оторвав у нее со лба бумажку с заклятьем, шепнул ей на ухо:
- Давай так: ты притворяешься, что мне подчинилась, а я тебя не трогаю? Ак-соку-дзен!
Лисичка охотно согласилась и покорно пошла за Сэймеем назад на его место, не забыв низко поклониться дамам, кавалерам, Доману и – ниже всего – Тэнно-саме.
***
Наконец, пришел срок третьего испытания: в ясновидении. Обоим колдунам предстояло загадать друг другу по загадке, которую следовало решить с помошью ясновидения.
Сэймей всерьез приуныл: ему никогда не удавалось ни провидеть прошлое и настоящее, ни угадывать в звездных картах будущее. То есть, как раз угадывать-то изредка удавалось, а вот научно предсказывать – никогда.
Напротив, Доман был совершенно уверен в себе, довольно улыбался и словно заранее торжествовал победу. В какой-то момент Сэймею даже показалось, что самое состязание затеяно ради этого последнего испытания, в котором его собирались посрамить на потеху двору.
Доман прищелкнул пальцами и давешние чернокожие рабы-ёкаи вытащили здоровенный окованный железом сундук, поставили его посреди залы и замерли за спиной у хозяина.
- Сэймей из Абэ, покажи нам, каков ты в ясновиденье: скажи, живое или неживое спрятал я в этом сундуке? – голос Кэйкайна почти срывался от сдерживаемой радости.
- От одного тебя зависит, оммёдзи Доман, - медленно, словно ступая по болоту, произнес Сэймей – Будет то, что в этом сундуке живым или же мертвым.
Доман хрипло усмехнулся – в его горле что-то булькнуло:
- Молодец, Сэймей. Задавай свой вопрос!
- Ответь мне, оммёдзи Доман, как звали матушку моего синсё, Сейрю Рю-о?
- Матушку его звали Янфэн по-китайски, а по-нашему Сэйфу. Странное имя, - отвечал Доман, помедлив мгновение.
"А он и впрямь силен в ясновидении…" – недовольно подумал Сэймей, и вслух признал:
- Да, ты ответил верно. Спрашивай!
- Скажи мне, Сэймей из Абэ, разумное или неразумное спрятал я в своем сундуке? – и снова эта странная торжествующая нотка в голосе, снова этот булькающий смешок.
Нет, неразумное не вызвало бы у него такой злой радости!
- Как ни сомнительна мне мера той разумности, - меланхолично ответил Сэймей, - Но оно разумно безо всяких сомнений.
- Однако! И снова ты угадал, Сэймей. Что ж, я жду!
- Каков был любимый напиток моего покойного сэнсея?
- Кхм… – Доман презрительно скривился – Как ни постыдно это звучит, сакэ на мухоморах. Не сказал бы, что это достойно оммёдзи…
- Да я и не спрашивал, достойно или нет. Ну, что там у тебя?
Доман улыбнулся особенно широко и как-то почти безумно.
- Назови, - он аж задохнулся от переполнившего его восторга – Имя того, кого я спрятал в сундуке!
Сэймей кивнул и начал для виду шептать какую-то белиберду, словно собираясь это имя узнать, тем временем лихорадочно соображая, кого же такого мог запихать в сундук тронутый Кэйкайн. Как всегда при сильном волнении, голова работать отказывалась и мысли не шли, а время поджимало, когда он услышал тихий шепоток спасенной лисицы:
- Там у него сыночек Ваш! – и едва не вскрикнул, то ли от ярости, то ли от ужаса, но мигом взял себя в руки и на сей раз начал читать настоящее заклинание. Закончив, он подошел к сундуку, положил руку на его крышку и сказал:
- Имя узнать оказалось нелегко, уж больно оно тайное, не для всякого уха. Только вот ума не приложу, как ты его сюда запихнул?
- Кого это? – недоуменно переспросил Доман. – Называй уже имя!
- Хорошо. Рауко! – и не успел Кэйкайн возразить, как крышка откинулась и из сундука показалась чудная, не птичья, не драконья голова Пернатого Змея Тоды. – А теперь ответь-ка мне на третий вопрос, Кэйкайн-но Доман: как посмел ты похитить моего любимого сына, Абэ-но Ёсимасу, и вовлечь самого Тэнно-саму в сей непристойный фарс лишь ради того, чтоб потешить свое честолюбье?!
- Не стоит, дорогой Наш Сэймей, не стоит! – возразил Тэнно-сама. – Пусть он на эти вопросы лучше в Нашей Собственной канцелярии отвечает. А ты забери-ка свою зверушку и ступай себе домой с миром… величайший Наш оммёдзи, Абэ-но Сэймей.
Небольшой эпилог
- Где ни случится у нас беда, сразу "Подайте" – кричат – "Сюда этого вот колдуна Сэймея, он виноват!" Мне ж обидно, да? Я ведь совсем-совсем не знал, где там у вас и какой скандал – я по Хэйану, с девицей Ёко, вдоль Сэнагавы весь день гулял… - Акира положил на рукав рубашки последний стежок и вздохнул:
- Интересно, чем все это безобразие с Сукасимой аукнется?
- Вряд ли аукнется, - возразил Изька, баюкая руку. – Он просто псих и укурок, его свои же побаиваются и недоблюбливают.
- В том-то и дело, Изенька. Когда нормальный человек делает большую и глупую гадость – впрочем, всякая гадость глупа – он понимает, что натворил, раскаивается и больше так не делает. А вот если психу и укурку помешать делать гадость, он обижается и начинает мстить. В меру своего разумения – то есть гадко, глупо и мелочно. И выходит обычно крупная пакость.
- Из мелкой мести? – усомнился Изенька.
- Из мелкой. Вот, например, Сэймей. Однажды он осадил одного придурковатого мерзавца по имени Доман. Помешал ему приставать к малолетке. И что?
- Что?
- Доман нанял лисицу и похитил сэймеева сына, Ёсимасу. Потом попытался под благовидным предлогом убить лисицу, чтоб не проболталась. Ну и Ёсимасу тоже собирался убить, заодно выставив Сэймея полным дураком перед всем тогдашним двором.
- Не вышло? – усмехнулся Оиси. Отец часто начинал приводить примеры из жизни Сэймея, причем приводить так, будто рассказывал о собственной жизни, просто стеснялся сказать прямо и пользовался псевдонимами.
- Не вышло. Понимаешь, Доман же был идиот. Он придумал какое-то дурацкое состязание на звание первого оммёдзи на Ямато, созвал весь двор, выманил самого Тэнно – а у Тэнно мигреня, ему ни до чего, он на все согласен – и начал со всем возможным пафосом убивать лисицу. А та, конечно, была хиленькая еще, всего два хвоста... но все равно живая душа. В общем, Сэймей заполошно заорал, мол, прекратите общественно опасные опыты над лисами, она ж всех нас сейчас до смерти проклянет – Тэнно, понятно, перепугался, в итоге и лисица осталась жива, и Сэймей в выигрыше. И лисица, благодарная, рассказала ему про похищение.
- И что?
- А! Там, - заулыбался Акира этакой нехорошей улыбочкой – было состязанье "угадай ответ". Ну, типа "что у меня в кармане?", только он все спрашивал – что, мол, у него в сундуке? Живое или мертвое, разумное или неразумное, и наконец – а как оно по имени.
- И? – подался слегка вперед Оиси, невольно заражаясь энтузиазмом рассказчика.
- А Сэймей прочитал тайком заклинание, и поменял местами своего сына из сундука и своего самого сильного сикигами. Ему – имя, сестра, имя! А он – "Тода!" – и крышку откинул. Ну, он-то крышку, а Доман чуть копыта не откинул…
- Вот видишь, все же хорошо кончилось. Значит и в нашем случае…
- Ничуть. Видишь ли, Доман затаил злобу на так перехитрившего его Сэймея, и остаток жизни посвятил тому, что строил против него коварные планы и организовывал заговоры. И ведь добился своего, в конце концов! Завлек всякими обещаниями сэймеева внука, тот своих отца да деда с прабабкой из дома выжил, с ёкаями дружбу завел, Домана начал привечать, как родного отца…
- Ты просто параноик, Акира, - решительно возразил Оиси. – Но так и быть, я постараюсь быть поосторожнее.
За окном кружило воронье. Вечер постепенно превращался в ночь, и городок Каракуровка засыпал до нового светлого утра, чтобы видеть сладкие сны и ждать завтрашней удачи.
Свистела пронзительно привезшая Сандро с Окинавы предпоследняя электричка – а может быть, пузатый чайник на кухне у доктора Мураки, и грустная сероглазая луна, как тысячу лет назад, ласково склонялась над столицей мира и покоя.
Судьбы начертаны в небесах
– Сыплется снегом песок в часах –
Долго ли мне танцевать беспечно
С ленточкой розовой в волосах?
Долго, не долго – не мне решать.
Мне – колдовать, пить сакэ, плясать,
Мне – чудеса создавать без счета,
Воздухом вечной весны дышать!
@темы: чтиво, натворилось, Абэ но Сэймэй, бред хэйянский, грамотно записанная больная фантазия становится красивой сказкой
-
-
20.12.2011 в 17:01до обморока пугая не только нежных кавалеров, но и ко всему привычных дам. -
-
-
20.12.2011 в 18:59какое же оно все уютное получилось)