Единственный среди нас абсолютно трезвый и адекватный, он производил потрясающее впечатление полного психа
И сикигами такое творят, что стой, падай или что хошь делай - а все не поверишь
Под катом сигиками в количестве, коварные планы, макото и котовариПосле того, как посрамил хитрый сын кицунэ, молодой Абэ-но Сэймей, сын Кудзунохи-Гэнко-гицунэ, могучего Хитоцуме-нюдо, окончательно в него поверил Наривара-но Арихира, мудрейший и сильнейший из ныне живущих оммёдзи. И решил он: пора молодому Сэймею завести себе верного слугу, послушного духа-сикигами.
Ведь не бывает так, чтоб оммёдзи был без сикигами, он тогда вроде как и не совсем оммёдзи, а так - заштатный колдун из незначительных. Колдовать ему помогает шустрый сикигами, советы ему подает, вести со всего света приносит, по дому помогает - на все руки мастера эти сикигами!
Сикигами, что служил мудрому Наривара-но Арихире, звали Рикугоо и был он хозяином песков: тех песков, что на морском берегу, и тех песков, что в сухих пещерах, и тех, что в песочных часах - все пески были подвластны ему - даже тот, который стелется между звезд, чтоб богам было удобнее ходить, и зовется звездной пылью, потому что никакая он не пыль - песок!
Множество глаз было у Рикугоо, и не все из них видел даже и хозяин его, Наривара-тайхо. Но на лице точно было шесть глаз, и еще два - по одному на каждой ладони - эти он не открывал почти никогда. Странный народец, живший некогда за краем света, дал Рикугоо собственное прозвание - Аргус - и этим прозванием сикигами был весьма горд, никогда не забывал о нем напомнить своему беспутному хозяину, которого хоть и почитал безмерно, как и подобает, а все-таки пытался порой перевоспитывать и гребень в руках держать...
Впрочем, не гневался великий оммёдзи на своего верного сикигами: много лет они вместе по жизни прошли, не до пустых ссор.
Вот его-то, мудрого хозяина песков Рикугоо, и призвал Наривара-но Арихира, когда задумал искать лучшему своему ученику верного слугу и друга. Явился Рикугоо-сама: черные волосы по ветру, как по воде стелются, белая кожа в полумраке, как жемчуг скатный, светится, глаза лишние прикрыты, одна пара только смотрит - строго, внимательно. И гребень в руках деревянный.
- Давно не звал ты меня пред свои очи, господин мой, Наривара-но Арихира, величайший из ныне живущих мастеров Инь-Ян. Чем могуя тебе услужить, что мне надо сделать? Приказывай! Только дозволь сперва...
Живо волосы хвостом собрал Наривара, перекинул через плечо, в кулаке сжал - не отнять:
- Не надо мне сейчас волосы расчесывать, некогда на это время тратить! Вот потом сядем как-нибудь с тобою, ты, да я, да три-четыре бутылочки сакэ - тогда и терзай мне косы черные сколько пожелаешь, а сейчас - дай совет!
- Что же за совет тебе нужен, Арихира-данна, мудрейший из ныне живущих оммёдзи? Звезды ли на небе тебе счесть, или песок в море? Так ты моргнуть не успеешь, как я все сделаю!
Покачал головой Наривара, вздохнул:
- Коли б все так просто было, стал бы я тебя звать, Рикугоо Стоглазый! Сам бы как-нибудь справился. А мне совет нужен. Подрос у меня ученик - самый лучший, самый красивый, во всем преуспевший. Пора б ему сикигами обзавестись, да одна беда: кто ему служить согласится?! А абы кого тоже неохота ему звать: он же тоже не абы кто, он Абэ-но Сэймей!
Задумался хозяин песков, заморгал разноцветными глазами - те на щеках, а те на лбу, а этот меж ключиц притаился - зашептал тихонько, собратьев своих припоминая:
- Этот горд, а этот глуп, та развратна, та груба, этот мал, а этот слаб... Нет, никого нет, кто б был достоин лучшего Вашего ученика, Арихира-данна. А кто достоин - разве согласится мальчишке служить, пусть он и превзойдет Вас однажды?
Опечалился таким вестям мудрейших Наривара-но Арихира, повесил голову, даже позволил Рикугоо, стоглазому хозяину пустынь, себя расчесать, хоть и очень не любил это дело.
А Кудзуноха-Гэнко-гицунэ тоже задумалась о том, что пора бы прекрасному ее сыну найти себе сикигами. Но когда же лисы что по человечески делали?
Не люди они, чтоб по-человечески поступать. Вот и Кудзуноха-Гэнко-Гицунэ тоже - нет, чтоб посоветоваться с кем! - встала с ложа как-то ранним утром, оделась по-дорожному, посох в руку взяла, да и поспешила в храм Инари, которая всем лисам мать и хозяйка.
Помолилась там - долго молилась, искренне, об пол каменный светлым лбом билась - снова посох в руку белую взяла, сжала покрепче, да пошла за город, через западные ворота - заставу Бьякко. Свистнула там по-разбойничьи - прикатила из ниоткуда колесница с колесами, да без лошадей - зато с головой ее мужа на боку, лохматой, безглазой, лаком покрытой.
Села она в колесницу, и понеслась та вдаль по дороге, к безлюдной пустоши, посреди которой колодец стоял, а на краю - развалины храма и дома жилого.
А у колодца на краю сидел, в синих одеждах, с синими гребнями и шпильками в волосах черных, с кожей, зеленоватой, как пена морская, прекрасный молодой воин. Меч висел у его золотого пояса, колчан за плечами - только колчан был пустой, а лука и вовсе не было, да все шпильки сломаны, подвески порваны, гребни потресканы, синие одежды пламенем опалены, а веки сомкнуты, словно у спящего.
Вышла Кудзуноха-Гэнко-гицунэ из повозки, подошла к нему, поклонилась:
- Здравствуй, Аой-сама, сын Великого Морского Дракона, родич дорогой! Ты прости меня, жалкую да неразумную, что тебя посмела потревожить, только помнишь ли, триста лет назад, на празднике у друга твоего, играли мы в кости на желание и ты проиграл?
Кивнул воин, но ни слова не сказал, даже глаз прикрытых не открыл.
- Так прости еще раз родственницу твою нечестивую, что отрывает она тебя от скорби твоей великой и от горя твоего, но ради своего сына и не такие глупости делала Кудзуноха! Слушай меня, Аой-сама, сын Великого Морского Дракона! Во исполнение клятвы твоей и желания моего - покинь поле битвы, перестань оплакивать павших и плененных, ступай в золотой дворец, выпусти на Острова Тау До, танцующего змея ста императоров!
Отвернулся от колодца Аой-сама, распахнул глаза - синие, бездонные, как гладь морская - головой тряхнул недоверчиво - качнулись подвески, порванные цепочки звякнули:
- Верно, совсем ты от любви родительской обезумела, родственница моя Кудзуноха-гицунэ! Разве же ты не знаешь, что за тварь этот Змей, что зовешь его на землю назад? Разве неизвестно тебе, что и друг мой единственный, на этом поле триста лет назад поверженный, не мог с ним полностью совладать? Многого, слишком много ты от меня требуешь, лисица, для долга, в кости проигранного!
Усмехнулась кицунэ, встала горделиво, смотрит на него, как равная на равного - нагло и дерзко:
- Не хотел долгов платить - не садился бы со мной в кости играть, Аой-сама, сын Великого Морского Дракона! А теперь - покидай поле давно случившейся битвы, ступай в золотой дворец, выпускай Тау До, танцующего змея ста императоров! Да за Острова не бойся - ничего им не сделается, спасет их мой сын единственный. Он не абы кто, он Абэ-но Сэймей, и быть ему величайшим из оммёдзи доныне и отныне!
- Как ему стать величайшим, когда он в прах и пепел обратится, а остатки Змей доглодает? - вопросил ее родич - Обезумела ты, женщина, наверное обезумела! Слушай же: не может Аой-сама, Сейрю Дракон Востока, клятв своих нарушить - а потому на тебе кровь и пепел сына твоего и всех иных, кого сожжет своим черным огнем безумный змеебог! - развернулся гневно - И не моли потом Судзаку на землю послать - не пошлю!
И скрылся в колодце, и в тот же миг и колодец пропал, и пустошь, и дом разрушенный: одни волны морские плещутся да по ним лунная дорожка рыбьей чешуей сверкает.
Вспрыгнула быстрей в Хи-но Курума лисица, и быстрее прежнего унеслась в Хэйан-кё, в комнату сына своего вбежала, затрясла его за плечо:
- Вставай, поднимайся, мой прекрасный сын, мой могучий сын, мой любимый Сэймей! Великое горе пришло на Благословенные Острова: пал на них с небес Тау До, танцующий змей ста императоров, безумный огненный бог! Садись в колесницу свою, да езжай ему навстречь, и помни: не убивай его ни в коем случае! Должен он тебе верным другом стать, верным и единственным, твоим слугой и сикигами. Понял ли, что тебе мать говорит?
- Понял, государыня матушка - сказал Сэймей, разлепил глазыньки сонные, кое-как оделся, шапочку на голову приспособил, в повозку вспрыгнул да велел себя быстрее к безумному Тау До нести: по дороге придумает, как с ним быть.
Поднялась безлошадная повозка над землей, понеслась быстрее ветра - мимо заставы Сейрю и дальше, на восток, на восток, на восток - и наконец остановилась у пепелища, за которым, в бамбуковой рощи у реки, полыхало злобное пламя.
- Жаль деревню, что здесь стояла - тихо прошептал Сэймей, спешился и пошел к роще, шапочку на голове придерживая.
А в роще полыхали огни, и в них, словно рыба в воде, плыл гигантским угрем черно-алый змей с синими перьями и золотыми очами - Тау До. Хрипло хохотал он, и словно бы что-то петь пытался - а выходили только вопли, от которых хотелось пасть на землю, закрыть уши и не видеть, не слышать, не жить...
Но и тут не испугался Сэймей. Боялся он только Аривару-сэнсея и огорчить свою матушку, да того, что никогда не встретит того, для кого родился на свет - а больше ничего, потому что за всю жизнь наперед испугался он в тот миг, когда смотрел, как отец матери левый ее, серебряный, глаз вырывает.
И зашел он, бесстрашный, в рощу, стал у воды, крикнул беснующемуся змею:
- Эй, Змей ста императоров! Что же ты, великий и могучий, на мелочи размениваешься, деревни жжешь?! - потому как не ведал истинной силы змеебога и считал его так, за мононокэ из особо сильных.
Обиделся Тау До, повернул к мальчишке птичью голову, дохнул на него всесожигающим пламенем. Еле-еле успел тот выкрикнуть "Кин!*" да в воду подальше зайти. Вскипела у самого берега вода, однако ж дальше пламя не пошло: боится текучей воды Тау До, беснуется, если хоть одна капля ее ему на шкуру упадет.
Хохотнул одобрительно змеебог, каркнул хрипло:
- Что ж, так и будешь вечно стоять в воде по пояс? Беги, пока не поздно: скоро мне и вода не преграда будет, а где не сожжет огонь - там когти дотянутся!
- Зачем вечно стоять? Я поговорить с тобою пришел, не сразиться, великий змей тысячи императоров. Только уж больно ты сердит: приходится о безопасности позаботиться, как-никак.
- Поговорить? - замер на мгновение гневный бог - Вот оно как! Триста лет никто со мной не говорил. Говори, разрешаю. Я даже слушать стану... может быть.
- Хорошо... - подумал Сэймей. - Говорил нам некогда учитель: если кто, беснуясь, жаждет вашей смерти - поговорите с ним. А учитель - мудр - и вслух молвил - Скажи мне, поведай, о пернатый змей: на что ты гневаешься так, что тебя огорчило?
- На что гневаюсь? Что огорчило? - захохотал змей, как сумасшедший, потом вытянул шею, посмотрел на юношу внимательно - А в своем ли ты уме, а, колдун? Я гневаюсь, потому что я в гневе. Нрав у меня такой.
- Мало ли у кого какой нрав вспыльчивый! Всегда есть причина, чтоб пойти все вокруг громить. Вот мой отец - он уж та что был извращенец, а без причины свою вторую жену никогда не бил, какую-никакую, а выдумывал. Не рис недосолен, так миска нечиста, не пол грязен, так на кимоно пылинка, - рассудительно заметил Сэймей - Может ты, о змей ста императоров, просто не знаешь, что тебя прогневило?
Задумался змей, несколько кругов в воздухе сделал, петлей завязался, развязался обратно: раньше никто как-то не трудился узнать, что ему в мире не так! Наконец нашел причину, снова к юноше развернулся:
- Меня никто не любит, - сообщил и замер выжидательно: что-то скажет на это молодой оммёдзи? Пожалеть вздумает - съест, равнодушие проявит - тоже съест: как-то вывернуться ухитрится?
- Это случается - кивнул Сэймей, на подводную корягу гнилую усаживаясь - Просто они не в состоянии твою душу разглядеть за твоим пугающим обликом, в этом все дело.
Сморгнул удивленно Тау До, ушам своим не поверил. Потом сказал, сердитый, что тот вывернуться сумел:
- А! Легко тебе говорить. А ты помочь попробуй!
- А ты хочешь моей помощи? - нахмурился Абэ-но Сэймей - Коли да, то можно и помочь.
- А положим, и хочу! - развеселился великий змеебог. Забавный на сей раз колдун его изгонять явился... или не изгонять?
- Хочешь?! Ну, это значительно облегчает дело. Тогда будь добр, о великий Змей ста императоров, подлети ко мне поближе и потрудись меня не сжечь.
- Правду говорят - подумал Тау До, безумный змеебог - Хочешь выжить - удиви врага! Долго ли только ты меня удивлять сможешь, молодой колдун?
А Абэ-но Сэймей встал на корягу, руки к змеебогу протянул, вдохнул глубоко, выдохнул. Наконец, собрался с духом, сказал:
- Благие ками и карая, делают лишь то, что мы хотели, красота есть сосуд со скрытым пламенем. Нелюбимого да полюбят, да изменится сущность истребляющего, огнь попаляющий да согреет, да исцелится душа от болезней ее. Ак соку дзен! - и аж в воду осел, с коряги свалившись, столько сил на простое заклятье ушло.
А на берегу сидел лысый чешуйчатый кот с длинной шеей и змеиными глазами, и офигело смотрел на догорающие побеги бамбука.
Выбрался из воды Абэ-но Сэймей, подхватил его под передние лапы, улыбнулся:
- Будешь теперь зваться... Тода!
Бывший змеебог аж мявкнул возмущенно:
- Как?! Тода? Что за уродское имя?! Что за уродская внешность?! Что за нафиг?!
- Сказано: Тода. А станешь вредничать, еще не так обзову - не будешь впредь кому попало макото и котовари* раскрывать только за то, что красиво болтать горазды... - сунул кота под мышку да понес своего первого сикигами в Хэйан-кё - хвастаться.
И кимоно менять - уж больно оно в речке запачкаться успело.
То-то изумлен был Наривара-но Арихира, когда ученик ему своего верного служителя показал, то-то сикигами его ужасался, то-то радости было Кудзунохе-Гэнко-гицунэ, что не ошиблась она в своем сыне, не зря в него поверила!
А в заброшенном поместье на берегу речки Сэны поселился с тех пор лысый кот по имени Тода - первый сикигами Абэ-но Сэймея, вернейший из его слуг, что все его жизни с ним прошел.
И еще три года пролетели мимо, осенними листьями, зимним снегом, сакурой опавшей, совсем вырос Сэймей, и решила прекрасная лисица, матушка его, Кудзуноха-Гэнко-гицунэ, выгодно его женить.
Но это са-авсем другая история....
_______________
* Кин - запрет. Таким образом оммёдзи останавливали враждебные воздействия, ставя некий род барьера
* Макото и котовари - то, что обратило дух в мононокэ и то, ради чего он здесь. Строго говоря - правда и желание, но по сути - вышеуказанное.
В нашем случае макото - отсутствие любви, котовари - это изменить. Зная хон/катати (форму), макото и котовари мононокэ, можно обрести над ним власть магического воздействия.
Под катом сигиками в количестве, коварные планы, макото и котовариПосле того, как посрамил хитрый сын кицунэ, молодой Абэ-но Сэймей, сын Кудзунохи-Гэнко-гицунэ, могучего Хитоцуме-нюдо, окончательно в него поверил Наривара-но Арихира, мудрейший и сильнейший из ныне живущих оммёдзи. И решил он: пора молодому Сэймею завести себе верного слугу, послушного духа-сикигами.
Ведь не бывает так, чтоб оммёдзи был без сикигами, он тогда вроде как и не совсем оммёдзи, а так - заштатный колдун из незначительных. Колдовать ему помогает шустрый сикигами, советы ему подает, вести со всего света приносит, по дому помогает - на все руки мастера эти сикигами!
Сикигами, что служил мудрому Наривара-но Арихире, звали Рикугоо и был он хозяином песков: тех песков, что на морском берегу, и тех песков, что в сухих пещерах, и тех, что в песочных часах - все пески были подвластны ему - даже тот, который стелется между звезд, чтоб богам было удобнее ходить, и зовется звездной пылью, потому что никакая он не пыль - песок!
Множество глаз было у Рикугоо, и не все из них видел даже и хозяин его, Наривара-тайхо. Но на лице точно было шесть глаз, и еще два - по одному на каждой ладони - эти он не открывал почти никогда. Странный народец, живший некогда за краем света, дал Рикугоо собственное прозвание - Аргус - и этим прозванием сикигами был весьма горд, никогда не забывал о нем напомнить своему беспутному хозяину, которого хоть и почитал безмерно, как и подобает, а все-таки пытался порой перевоспитывать и гребень в руках держать...
Впрочем, не гневался великий оммёдзи на своего верного сикигами: много лет они вместе по жизни прошли, не до пустых ссор.
Вот его-то, мудрого хозяина песков Рикугоо, и призвал Наривара-но Арихира, когда задумал искать лучшему своему ученику верного слугу и друга. Явился Рикугоо-сама: черные волосы по ветру, как по воде стелются, белая кожа в полумраке, как жемчуг скатный, светится, глаза лишние прикрыты, одна пара только смотрит - строго, внимательно. И гребень в руках деревянный.
- Давно не звал ты меня пред свои очи, господин мой, Наривара-но Арихира, величайший из ныне живущих мастеров Инь-Ян. Чем могуя тебе услужить, что мне надо сделать? Приказывай! Только дозволь сперва...
Живо волосы хвостом собрал Наривара, перекинул через плечо, в кулаке сжал - не отнять:
- Не надо мне сейчас волосы расчесывать, некогда на это время тратить! Вот потом сядем как-нибудь с тобою, ты, да я, да три-четыре бутылочки сакэ - тогда и терзай мне косы черные сколько пожелаешь, а сейчас - дай совет!
- Что же за совет тебе нужен, Арихира-данна, мудрейший из ныне живущих оммёдзи? Звезды ли на небе тебе счесть, или песок в море? Так ты моргнуть не успеешь, как я все сделаю!
Покачал головой Наривара, вздохнул:
- Коли б все так просто было, стал бы я тебя звать, Рикугоо Стоглазый! Сам бы как-нибудь справился. А мне совет нужен. Подрос у меня ученик - самый лучший, самый красивый, во всем преуспевший. Пора б ему сикигами обзавестись, да одна беда: кто ему служить согласится?! А абы кого тоже неохота ему звать: он же тоже не абы кто, он Абэ-но Сэймей!
Задумался хозяин песков, заморгал разноцветными глазами - те на щеках, а те на лбу, а этот меж ключиц притаился - зашептал тихонько, собратьев своих припоминая:
- Этот горд, а этот глуп, та развратна, та груба, этот мал, а этот слаб... Нет, никого нет, кто б был достоин лучшего Вашего ученика, Арихира-данна. А кто достоин - разве согласится мальчишке служить, пусть он и превзойдет Вас однажды?
Опечалился таким вестям мудрейших Наривара-но Арихира, повесил голову, даже позволил Рикугоо, стоглазому хозяину пустынь, себя расчесать, хоть и очень не любил это дело.
А Кудзуноха-Гэнко-гицунэ тоже задумалась о том, что пора бы прекрасному ее сыну найти себе сикигами. Но когда же лисы что по человечески делали?
Не люди они, чтоб по-человечески поступать. Вот и Кудзуноха-Гэнко-Гицунэ тоже - нет, чтоб посоветоваться с кем! - встала с ложа как-то ранним утром, оделась по-дорожному, посох в руку взяла, да и поспешила в храм Инари, которая всем лисам мать и хозяйка.
Помолилась там - долго молилась, искренне, об пол каменный светлым лбом билась - снова посох в руку белую взяла, сжала покрепче, да пошла за город, через западные ворота - заставу Бьякко. Свистнула там по-разбойничьи - прикатила из ниоткуда колесница с колесами, да без лошадей - зато с головой ее мужа на боку, лохматой, безглазой, лаком покрытой.
Села она в колесницу, и понеслась та вдаль по дороге, к безлюдной пустоши, посреди которой колодец стоял, а на краю - развалины храма и дома жилого.
А у колодца на краю сидел, в синих одеждах, с синими гребнями и шпильками в волосах черных, с кожей, зеленоватой, как пена морская, прекрасный молодой воин. Меч висел у его золотого пояса, колчан за плечами - только колчан был пустой, а лука и вовсе не было, да все шпильки сломаны, подвески порваны, гребни потресканы, синие одежды пламенем опалены, а веки сомкнуты, словно у спящего.
Вышла Кудзуноха-Гэнко-гицунэ из повозки, подошла к нему, поклонилась:
- Здравствуй, Аой-сама, сын Великого Морского Дракона, родич дорогой! Ты прости меня, жалкую да неразумную, что тебя посмела потревожить, только помнишь ли, триста лет назад, на празднике у друга твоего, играли мы в кости на желание и ты проиграл?
Кивнул воин, но ни слова не сказал, даже глаз прикрытых не открыл.
- Так прости еще раз родственницу твою нечестивую, что отрывает она тебя от скорби твоей великой и от горя твоего, но ради своего сына и не такие глупости делала Кудзуноха! Слушай меня, Аой-сама, сын Великого Морского Дракона! Во исполнение клятвы твоей и желания моего - покинь поле битвы, перестань оплакивать павших и плененных, ступай в золотой дворец, выпусти на Острова Тау До, танцующего змея ста императоров!
Отвернулся от колодца Аой-сама, распахнул глаза - синие, бездонные, как гладь морская - головой тряхнул недоверчиво - качнулись подвески, порванные цепочки звякнули:
- Верно, совсем ты от любви родительской обезумела, родственница моя Кудзуноха-гицунэ! Разве же ты не знаешь, что за тварь этот Змей, что зовешь его на землю назад? Разве неизвестно тебе, что и друг мой единственный, на этом поле триста лет назад поверженный, не мог с ним полностью совладать? Многого, слишком много ты от меня требуешь, лисица, для долга, в кости проигранного!
Усмехнулась кицунэ, встала горделиво, смотрит на него, как равная на равного - нагло и дерзко:
- Не хотел долгов платить - не садился бы со мной в кости играть, Аой-сама, сын Великого Морского Дракона! А теперь - покидай поле давно случившейся битвы, ступай в золотой дворец, выпускай Тау До, танцующего змея ста императоров! Да за Острова не бойся - ничего им не сделается, спасет их мой сын единственный. Он не абы кто, он Абэ-но Сэймей, и быть ему величайшим из оммёдзи доныне и отныне!
- Как ему стать величайшим, когда он в прах и пепел обратится, а остатки Змей доглодает? - вопросил ее родич - Обезумела ты, женщина, наверное обезумела! Слушай же: не может Аой-сама, Сейрю Дракон Востока, клятв своих нарушить - а потому на тебе кровь и пепел сына твоего и всех иных, кого сожжет своим черным огнем безумный змеебог! - развернулся гневно - И не моли потом Судзаку на землю послать - не пошлю!
И скрылся в колодце, и в тот же миг и колодец пропал, и пустошь, и дом разрушенный: одни волны морские плещутся да по ним лунная дорожка рыбьей чешуей сверкает.
Вспрыгнула быстрей в Хи-но Курума лисица, и быстрее прежнего унеслась в Хэйан-кё, в комнату сына своего вбежала, затрясла его за плечо:
- Вставай, поднимайся, мой прекрасный сын, мой могучий сын, мой любимый Сэймей! Великое горе пришло на Благословенные Острова: пал на них с небес Тау До, танцующий змей ста императоров, безумный огненный бог! Садись в колесницу свою, да езжай ему навстречь, и помни: не убивай его ни в коем случае! Должен он тебе верным другом стать, верным и единственным, твоим слугой и сикигами. Понял ли, что тебе мать говорит?
- Понял, государыня матушка - сказал Сэймей, разлепил глазыньки сонные, кое-как оделся, шапочку на голову приспособил, в повозку вспрыгнул да велел себя быстрее к безумному Тау До нести: по дороге придумает, как с ним быть.
Поднялась безлошадная повозка над землей, понеслась быстрее ветра - мимо заставы Сейрю и дальше, на восток, на восток, на восток - и наконец остановилась у пепелища, за которым, в бамбуковой рощи у реки, полыхало злобное пламя.
- Жаль деревню, что здесь стояла - тихо прошептал Сэймей, спешился и пошел к роще, шапочку на голове придерживая.
А в роще полыхали огни, и в них, словно рыба в воде, плыл гигантским угрем черно-алый змей с синими перьями и золотыми очами - Тау До. Хрипло хохотал он, и словно бы что-то петь пытался - а выходили только вопли, от которых хотелось пасть на землю, закрыть уши и не видеть, не слышать, не жить...
Но и тут не испугался Сэймей. Боялся он только Аривару-сэнсея и огорчить свою матушку, да того, что никогда не встретит того, для кого родился на свет - а больше ничего, потому что за всю жизнь наперед испугался он в тот миг, когда смотрел, как отец матери левый ее, серебряный, глаз вырывает.
И зашел он, бесстрашный, в рощу, стал у воды, крикнул беснующемуся змею:
- Эй, Змей ста императоров! Что же ты, великий и могучий, на мелочи размениваешься, деревни жжешь?! - потому как не ведал истинной силы змеебога и считал его так, за мононокэ из особо сильных.
Обиделся Тау До, повернул к мальчишке птичью голову, дохнул на него всесожигающим пламенем. Еле-еле успел тот выкрикнуть "Кин!*" да в воду подальше зайти. Вскипела у самого берега вода, однако ж дальше пламя не пошло: боится текучей воды Тау До, беснуется, если хоть одна капля ее ему на шкуру упадет.
Хохотнул одобрительно змеебог, каркнул хрипло:
- Что ж, так и будешь вечно стоять в воде по пояс? Беги, пока не поздно: скоро мне и вода не преграда будет, а где не сожжет огонь - там когти дотянутся!
- Зачем вечно стоять? Я поговорить с тобою пришел, не сразиться, великий змей тысячи императоров. Только уж больно ты сердит: приходится о безопасности позаботиться, как-никак.
- Поговорить? - замер на мгновение гневный бог - Вот оно как! Триста лет никто со мной не говорил. Говори, разрешаю. Я даже слушать стану... может быть.
- Хорошо... - подумал Сэймей. - Говорил нам некогда учитель: если кто, беснуясь, жаждет вашей смерти - поговорите с ним. А учитель - мудр - и вслух молвил - Скажи мне, поведай, о пернатый змей: на что ты гневаешься так, что тебя огорчило?
- На что гневаюсь? Что огорчило? - захохотал змей, как сумасшедший, потом вытянул шею, посмотрел на юношу внимательно - А в своем ли ты уме, а, колдун? Я гневаюсь, потому что я в гневе. Нрав у меня такой.
- Мало ли у кого какой нрав вспыльчивый! Всегда есть причина, чтоб пойти все вокруг громить. Вот мой отец - он уж та что был извращенец, а без причины свою вторую жену никогда не бил, какую-никакую, а выдумывал. Не рис недосолен, так миска нечиста, не пол грязен, так на кимоно пылинка, - рассудительно заметил Сэймей - Может ты, о змей ста императоров, просто не знаешь, что тебя прогневило?
Задумался змей, несколько кругов в воздухе сделал, петлей завязался, развязался обратно: раньше никто как-то не трудился узнать, что ему в мире не так! Наконец нашел причину, снова к юноше развернулся:
- Меня никто не любит, - сообщил и замер выжидательно: что-то скажет на это молодой оммёдзи? Пожалеть вздумает - съест, равнодушие проявит - тоже съест: как-то вывернуться ухитрится?
- Это случается - кивнул Сэймей, на подводную корягу гнилую усаживаясь - Просто они не в состоянии твою душу разглядеть за твоим пугающим обликом, в этом все дело.
Сморгнул удивленно Тау До, ушам своим не поверил. Потом сказал, сердитый, что тот вывернуться сумел:
- А! Легко тебе говорить. А ты помочь попробуй!
- А ты хочешь моей помощи? - нахмурился Абэ-но Сэймей - Коли да, то можно и помочь.
- А положим, и хочу! - развеселился великий змеебог. Забавный на сей раз колдун его изгонять явился... или не изгонять?
- Хочешь?! Ну, это значительно облегчает дело. Тогда будь добр, о великий Змей ста императоров, подлети ко мне поближе и потрудись меня не сжечь.
- Правду говорят - подумал Тау До, безумный змеебог - Хочешь выжить - удиви врага! Долго ли только ты меня удивлять сможешь, молодой колдун?
А Абэ-но Сэймей встал на корягу, руки к змеебогу протянул, вдохнул глубоко, выдохнул. Наконец, собрался с духом, сказал:
- Благие ками и карая, делают лишь то, что мы хотели, красота есть сосуд со скрытым пламенем. Нелюбимого да полюбят, да изменится сущность истребляющего, огнь попаляющий да согреет, да исцелится душа от болезней ее. Ак соку дзен! - и аж в воду осел, с коряги свалившись, столько сил на простое заклятье ушло.
А на берегу сидел лысый чешуйчатый кот с длинной шеей и змеиными глазами, и офигело смотрел на догорающие побеги бамбука.
Выбрался из воды Абэ-но Сэймей, подхватил его под передние лапы, улыбнулся:
- Будешь теперь зваться... Тода!
Бывший змеебог аж мявкнул возмущенно:
- Как?! Тода? Что за уродское имя?! Что за уродская внешность?! Что за нафиг?!
- Сказано: Тода. А станешь вредничать, еще не так обзову - не будешь впредь кому попало макото и котовари* раскрывать только за то, что красиво болтать горазды... - сунул кота под мышку да понес своего первого сикигами в Хэйан-кё - хвастаться.
И кимоно менять - уж больно оно в речке запачкаться успело.
То-то изумлен был Наривара-но Арихира, когда ученик ему своего верного служителя показал, то-то сикигами его ужасался, то-то радости было Кудзунохе-Гэнко-гицунэ, что не ошиблась она в своем сыне, не зря в него поверила!
А в заброшенном поместье на берегу речки Сэны поселился с тех пор лысый кот по имени Тода - первый сикигами Абэ-но Сэймея, вернейший из его слуг, что все его жизни с ним прошел.
И еще три года пролетели мимо, осенними листьями, зимним снегом, сакурой опавшей, совсем вырос Сэймей, и решила прекрасная лисица, матушка его, Кудзуноха-Гэнко-гицунэ, выгодно его женить.
Но это са-авсем другая история....
_______________
* Кин - запрет. Таким образом оммёдзи останавливали враждебные воздействия, ставя некий род барьера
* Макото и котовари - то, что обратило дух в мононокэ и то, ради чего он здесь. Строго говоря - правда и желание, но по сути - вышеуказанное.
В нашем случае макото - отсутствие любви, котовари - это изменить. Зная хон/катати (форму), макото и котовари мононокэ, можно обрести над ним власть магического воздействия.
@темы: чтиво, Абэ но Сэймэй, бред хэйянский, грамотно записанная больная фантазия становится красивой сказкой